души.
К сожалению, в последние годы качество преподавания литературы в школе резко снизилось. И не столько по вине учителей, сколько по вине методических указаний. Возникло такое уродливое явление, как изучение писателя без чтения его произведений. Так, вместо того чтобы прочитать «Василия Теркина», ребята в школе заучивают содержание поэмы. С великим советским поэтом знакомятся, даже не прикоснувшись к самой плоти его стиха. Но ведь литература воздействует на человека только тем материалом, из которого состоит — словами. Магией слов она формирует и правит человеческую душу. Изложить содержание произведения, помнить даты жизни его создателя — все это, конечно, хорошо, но становится никому не нужным, если ты не прочитал самого произведения, не понял, почему оно прекрасно. При правильном подходе и мудром воспитании даже человек с плохим ухом, с глухим сердцем проникнется очарованием большой литературы, которая лепит душу, что, поверьте, гораздо важнее, чем лепить волевые качества характера.
— Значит, по-вашему, среди школьных дисциплин и предметов — самый важный — литература?
Нагибин. Литературу я бы даже не назвал предметом или дисциплиной. Ведь это не то, что определяет специальность или направленность профессионального интереса человека. Литературу я бы назвал предметом предметов, который делает человека человеком, формирует отношение людей к миру и друг к другу. Литература, особенно русская, постепенно смыкалась с философией, историей, идеологией. Наша литература необычайно тесно повязана с жизнью и от веку отличалась высокой душевностью. Я имею в виду не то, что она, мол, сентиментальна или чрезмерно трогательна, а то, что она всегда служила человеческой душе, никогда не была холодна или безразлична к ее заботам. Наша литература всегда была ориентиром для формирования поколений русской интеллигенции, всегда была ее силой и защитой. От литературы получаем мы и наслаждение, и научение. Недаром Борис Пастернак говорил: только искусство всегда у цели. Многие мыслители и художники в разной форме выражали ту же самую мысль. Эйнштейн, например, считал, что искусство и литература не менее действенный способ познания мира, чем точные науки. Но можно ли требовать подобного отношения к литературе от сегодняшней школы с ее сложными программами по физике, математике, химии, биологии? Не берусь судить, в каком объеме современному интеллигенту нужны знания по математике, но мне представляется, что школа должна прежде всего давать общее мировоззрение, воспитывать гуманное отношение к жизни. Ведь дети и подростки далеко не часто обнаруживают одностороннюю одаренность. В юные годы человеку нужно прежде всего помочь стать человеком. И в этом важнейшем процессе должна участвовать не только школа, но и все институции, причастные к просвещению.
— Здесь-то, вероятно, и сможет сыграть свою роль телевидение, в частности его учебные программы'?
Нагибин. Безусловно. И мне представляется очень важным то, что уже давно учебные передачи телевидения не замыкаются на школьной программе, что сегодня они куда шире простой помощи школе. Не случайно передачи, подготовленные Главной редакцией учебных и научно-популярных программ, демонстрируются порой и по первому каналу. Мне известно, что самые широкие круги зрителей, в том числе и родители, дедушки и бабушки нынешних школьников, смотрят эти передачи, получают информацию и удовольствие. И как один из самых положительных и принципиально важных моментов учебных программ я бы хотел отметить то, что в них всегда звучит текст самого произведения, да еще по большей части в исполнении прекрасных актеров. Как, например, украсили нашу передачу о Лескове актеры Михаил Яншин, Наталья Гундарева, Борис Чирков, Вадим Маратов. Скажем, Наталья Гундарева исполнила лишь небольшой эпизод из «Леди Макбет Мценского уезда», лишь приоткрыла страшную судьбу, страдания и горестную жизнь своей героини, но это огромная помощь мне, ведущему, желающему и этим очерком (так назвал Лесков свой маленький роман) заинтересовать юного зрителя, пробудить в нем любовь и жадность к литературе, толкнуть к книжной полке, заставить пойти в библиотеку и взять книгу, отрывки из которой он слышал в передаче. И действительно, я до сих пор получаю письма от телезрителей, которые говорят о том, что открыли для себя Лескова. А человек, который прочитал Лескова, отличается от человека, Лескова никогда не читавшего. Он и мудрее, и добрее, и веселее душой. Приходили письма и после передачи об Андрее Платонове. (Это наша совместная работа с В. Чалмаевым.) Многие прямо так и писали: Платонов, правда, очень большой писатель, но знали мы его плохо, а теперь ищем его сочинения, которые все еще издают недостаточно.
— А сейчас, насколько мне известно, вы подготовили передачу об Иннокентии Анненском, писателе, который не только школьникам, но и людям с высшим образованием практически неизвестен.
Нагибин. К сожалению, даже люди вполне образованные Иннокентия Анненского знают не более, чем по имени, в лучшем случае как автора стихов популярного романса «Среди миров в мерцании светил», который пел Вертинский. А ведь это был изумительный, великий поэт. Но, обладая огромным поэтическим талантом, будучи выдающимся филологом-классиком, своеобразнейшим критиком, переводчиком Еврипида и автором трагедий на сюжеты античной мифологии, он как-то сумел остаться в безвестности. Отчасти это объясняется тем, что он долгие годы был директором и преподавателем Царскосельской гимназии и стихи свои издавал либо без подписи, либо под псевдонимом. Его рассекретила смерть, и поэты узнали ему цену, в том числе и такой далекий от него поэт, как Маяковский. Свою профессию преподавателя древних языков и литературы он ставил высоко. Вот какие глубокие напутственные слова говорил он выпускникам гимназии в год празднования столетия со дня рождения Пушкина: «Может быть, некоторые из вас выбрали свою будущую специальность ощупью и потеряют год на исправление ошибки, — этого я тоже для вас не боюсь, потому что ошибка случайная и поправимая не есть еще зло. Я боюсь, что прервется та нравственная работа над самопознанием и самоопределением, которая началась для вас, по крайней мере для многих из вас, в гимназии под влиянием великих книг классического мира, в общении с Ксенофонтом, Платоном и Софоклом… Но вы можете мне сказать, что уже самоопределились, выбрав по своим вкусам, наклонностям или способностям ту или другую специальность. Нет, господа, дело самоопределения есть медленная, кропотливая работа; мы старались вложить в ваши сердца только зерна самоопределения и будем счастливы, если в вашей дальнейшей жизни совершится их произрастание… дай бог, чтобы в ваши сердца никогда не вкрадывался стыд признать себя учениками, если судьба не даст вам сделаться учеными». Думаю, что над этими напутственными словами поэта не мешало бы задуматься и сегодняшним старшеклассникам, и их учителям. Правда, сам Иннокентий Анненский, человек до конца дней своих отстаивавший классическое образование, многим из наших современников может показаться смешным и старомодным. Ведь с начала нынешнего века классическое образование высмеивали, уничтожали, развенчивали.
Образ филолога-классика был плотно упакован в беликовские одежды, хотя этот рассказ Чехова к развенчанию классического образования не имеет никакого отношения — напротив, он выступает в нем скорее против полуобразованности, приобретавшей особенно уродливые формы в учителе древних языков, обязанном нести своим ученикам свет просвещения и свободной мысли. Однако уже давно как-то и кем-то было решено, что эллинский мир ни к чему человеку XX столетия — античность, мол, только уводит от насущных задач. Всей своей жизнью Анненский опровергает это мнение. У тихого, замкнутого, кабинетного человека была обостренная совесть. Ему, казалось бы столь надежно защищенному от толчков жизни своими классическими пристрастиями, она не давала покоя. Этот классик, штатский генерал, был человеком с содранной кожей. Именно он почел своим долгом заступиться за старшеклассников гимназии, которые участвовали в волнениях 1905 года. И за это на склоне лет он поплатился своей педагогической карьерой: его лишили директорства и отстранили от преподавания. Но и тогда пером, если не словом, Анненский бился за свои идеи. Он понимал, что, конечно, глупо в XX веке отвергать инженерию, насущную потребность для людей точного знания. Но он не уставал напоминать, что именно классическое образование сформировало Пушкина с его ясным, дисциплинированным, уравновешенным умом, с его гармонической, высокой душой. Отмените классическое образование, размышлял Анненский, и прощайтесь с мечтой — не о новом Пушкине, второго Пушкина быть не может, — но о пушкинском типе человека и художника, до дна русского, но освобожденного от национальной косности и распущенности.
В передаче, посвященной Анненскому, я, конечно, не ставлю задачу убедить Министерство просвещения немедленно пересмотреть и переделать ныне существующие программы. Нет, с телеэкрана, и именно с него, мне хотелось бы напомнить о том, как слово «интеллигент» понималось, расшифровывалось выдающимися деятелями культуры и просвещения. Для Анненского интеллигент — это Сократ, Сенека,
