— Нет!.. Отстань!..
— Значит, мы незаконные, — последовал весьма логичный для невинного дитяти вывод.
— Дура, дура и дура! — выгадывая время, бранилась Лили. — Мы совершенно законные. Папа и мама были женаты, потом сделали перерыв, как отпуск или каникулы, а сейчас отдохнули и опять женятся.
— И будут новые законные дети? — полюбопытствовала Илонка.
— Это я тебе не скажу, — по-взрослому неискренне ответила Лили. — Детей, как ты знаешь, приносит аист. Если они его хорошенько попросят…
— Они не будут просить, — задумчиво сказала малышка. — Мама так бережет фигуру…
Лили не успела отозваться на слова сестры. Дверь распахнулась, впустив некий драгоценный блеск, сверк — невозможно было сразу постигнуть, что это: поток драгоценного металла, хрустальный водопад, сгусток серебристого света или чудо, не имеющее разгадки, а затем определилось, что это дивный, переливчатый, нежнейший мех, некогда приютивший тело Греты Гарбо, а сейчас с не меньшим успехом укутавший девичью фигуру Веры.
Девочки замерли в молитвенном экстазе, и тут вошел Имре Кальман.
— Лили, Илона, марш отсюда! — с непривычной строгостью скомандовал он дочерям, взор которых горел не детским, а женским огнем.
Когда те с неохотой вышли, с его трясущихся губ слетело:
— Ты нарушила уговор. Свадьбы не будет.
— С ума сошел, Имрушка? Я назвала столько гостей! И какой договор я нарушила?
— Эта шуба стоит целое состояние. А я сказал: вернись, в чем ушла, и ни гроша чужих денег.
— Как ты меня напугал! Можешь успокоиться — тут только твои деньги.
Но это сообщение отнюдь не успокоило Кальмана, скорее наоборот.
— Господь с тобой! У меня нет таких денег.
— Поищи. Найдутся. Это твой свадебный подарок.
— Я не могу дарить тебе шубку ценою в двадцать тысяч долларов.
— В сорок, милый. Попробуй купить платиновую норку такого качества за двадцать тысяч. А эта не хуже, чем у Греты Гарбо. Я тогда еще поклялась иметь такую же.
— Ты губишь меня!..
— Я тебя спасаю. Ты не понял Америки. Здесь все решает реклама. Нищий Кальман никому не интересен. Кальман, дарящий жене шубу за сорок тысяч, нужен всем. Моя шуба принесет тебе несказанный успех!..
На рассвете из дверей кальмановского дома вывалились сильно подгулявшие гости. Мужчины в помятых, залитых вином фраках, дамы в не менее пострадавших вечерних туалетах.
— Недурно погуляли! — заметил один из гостей. — У европейцев есть чему поучиться.
— Но старик Кальман каков! — подхватил другой. — Увел лучшую женщину!..
— Да, — с серьезным видом согласился первый. — Прежняя жена была не бог весть что, эта — высший класс!..
И, расхохотавшись, разошлись по машинам…
А Верушка оказалась пророком. Шубка сработала. Кальману предложили концертное турне по всей стране. Очнулся Голливуд: Луис Б. Майер, один из шефов крупнейшей студии «Метро Голдвин Майер» приобрел право на постановку «Марицы». Подзабытые оперетты снова вошли в моду. Он даже тряхнул стариной и разразился слабой «Маринкой» о некогда нашумевшей и давно всем надоевшей в Европе Майерлингской трагедии, когда кронпринц Рудольф застрелил свою любовницу баронессу Мари Вечора и покончил самоубийством сам. Но и на это вялое творение усталого духа повалили валом. Америка всегда поклонялась удаче.
Открытый дом
Кальманы зажили на широкую ногу. Таких приемов не бывало даже в цветущие венские дни. За столом сходились мировые знаменитости, князья по происхождению и князья духа: наследный принц Отто Габсбург чокался с писателем-изгнанником Эрихом Марией Ремарком, прославленный режиссер Эрнст Любич спорил с Джорджем Баланчиным, а им ласково внимали маленький Артур Рубинштейн и дылда-княгиня Талейран де Перигор.
Кальман предпочитал этим шумным сборищам занятия с сыном, обнаружившим несомненный музыкальный талант. Чарли доверил отцу великую тайну: он сочинял сонату ко дню рождения мамочки. С рубиновыми от волнения ушами, он играл адажио, когда ворвалась перевозбужденная Верушка в полном параде, то есть почти обнаженная.
— Имре, ты не переодевался?
— Дай нам кончить урок.
— Завтра наиграетесь. Чарли, марш на свою половину!
Сын послушно собрал ноты и вышел.
— Почему такая паника?
— Ты забыл?.. Я пригласила Грету Гарбо.
— Ну и что с того? Мало мы перевидали голливудских див?
— Имрушка, постыдись! Гарбо — не дива. Это великая актриса.
— И великие были, — скучным голосом сказал Кальман. — Марлен Дитрих, Ингрид Бергман. Бет Девис, кто-то еще.
— Гарбо — это Гарбо. Она никому не чета. И потом — это мой реванш.
— Как — а шубка?..
— Этого мало. Она видела меня продавщицей.
— Вольно ж тебе было!.. Но в Америке никто не стыдится своего прошлого, напротив, гордятся.
— Звезды экрана. А я не звезда. Я свечусь твоим отраженным светом.
— Спасибо. Я довольно тусклый источник.
— Тебе непременно надо испортить мне настроение?
— Такая попытка обречена на провал.
— Да. У меня хватает оптимизма на двоих.
— Даже больше…
— Будь хорошим, Имрушка. Не огорчай меня.
— Сколько народа ты назвала?
Вера расхохоталась:
— Я сказала Грете, что будут только свои. Человек десять от силы. Но ты же знаешь американцев. Съезжаться только начали, а там уже столпотворение. Спускайся поскорее.
— Я что-то не в форме. Спущусь, когда приедет Гарбо.
Вера убежала. Кальман прошел в гардеробную, но перед этим принял лекарство, запив его водой из сифона. Послушал пульс, покачал головой и с неохотой стянул домашнюю куртку.
Он только успел повязать черную бабочку, когда ворвалась крайне возбужденная Вера.
— Имре, немедленно вниз! Пришла Грета!
— Пришла-таки… — промямлил Кальман, натягивая фрак.
— Ты не представляешь, что там было!.. Грета — сущее дитя. Она всему верит. Я сказала, что будут только свои, и она явилась в спортивной юбке и свитере. А тут человек четыреста и драгоценностей на полтонны. Я испугалась, что она удерет. Не тут-то было. Подмигнула мне, усмехнулась и пошла танцевать. Все только на нее и смотрят. Великая женщина! Ну, пошли!
Кальман потащился за женой — сутулый, старый, усталый, с погасшим взором.
Когда они пробирались сквозь плотную массу гостей, Кальман обменивался кое с кем поклонами, порой рукопожатием, но большинству он просто не был знаком.
— Слушай, а кто этот старичок? — спросила одна из дам своего мужа. — Я его вроде где-то
