преграды. Но ведь он не этого хотел, не только этого. Он был в смятении, понимая бестактность всяких слов и в то же время невозможность для себя молчать. А она в каждом его случайном прикосновении видела желание близости… Он с усилием оторвался от нее.
— Ты будешь моей женой?
— Ох, помолчи! — Она поморщилась, словно от боли.
— Я прошу тебя стать моей женой. Мы уедем вместе.
— Да помолчи! Что ты все рушишь?!
— Слушай, — сказал он с тоской, — я люблю тебя, я тебя все годы любил, я не жил их, уж если правду говорить. Я не вором приехал к тебе через двадцать лет. Ну что мне это свидание, когда я тебя на всю жизнь хочу? А так стыдно даже, еще до мужа твоего дойдет.
— А он знает, — прозвучало с жуткой простотой.
— Что знает?!
— Я сказала, что нам поговорить надо.
— К чему все это? — почти с отчаянием спросил Климов.
— Зачем мне из него дурака делать? — отозвалась она обиженно. — Сколько лет прожили, мне ли его унижать?
— Постой… А разве это для него не унижение?..
— Нет, пускай он сам решает, как ему дальше жить — принять меня назад или бросить.
— Не понимаю…
— Да чего тут непонятного?.. Он же знал, что я за него без души пошла, знал, что тебя любила… Он, если хочешь, все время ждал, что или ты объявишься, или я сама искать тебя пойду. Ему вроде облегчение, что ты наконец пришел.
— Да в чем же тут облегчение?
— А в том: налетело, закружило, да и отлетело! — сказала она со вздохом.
— Так ты не уедешь со мной?
Она несколько раз повела головой из стороны в сторону.
— Ну почему? — томился Климов.
— Неужто сам не понимаешь! Здесь — мое все, а там что?.. Я уже старая. Раньше надо было.
— Что за… — начал Климов, но она властно зажала ему рот рукой и повлекла к себе.
Но он не мог быть с ней, она сама виновата, лучше бы не говорила, что Федор знает об их встрече. Как он посмотрит ему в глаза, если между ним и Марусей будет близость? Зачем она сказала?.. А ведь подобное уже было… было у них однажды. Тогда она сказала, что он не первая ее любовь. И тоже все испортила, отторгла от себя… Зачем она это делает?! Она живет по каким-то другим законам, чем он. Ей кажется, что она поступает сейчас справедливо; может, она и права, но у него нет сил следовать за ней…
Она почувствовала его холодность и отстранилась. Подобрала волосы и стала повязывать косынку.
А когда они поднялись, она сказала без укора, обиды или гнева, но с глубокой печалью:
— Ах, Леша, Леша, снова ты от меня отказался.
— Нет, это ты… — пробормотал Климов.
— Дурак ты, Леша. Или головной очень? — Она искренне пыталась понять его изъян. — Сделанный ты какой-то…
— Погоди! — вскричал Климов. — Это нечестно. Теперь ты притворяешься, что если б у нас все было, то…
— Замолчи! — Впервые голос ее стал сердитым. — Ну разве я знаю, что было бы? И как же так получается, что я, баба, на все готова, а ты, мужик, задаток требуешь? Не ушла бы я с тобой, не ушла, можешь не казниться… А Бог меня знает! — со страшной болью вырвалось у нее. — Вдруг бы и ушла…
«Я — дерьмо!» — твердо и печально сказал себе Климов…
На станцию его провожал Федор. Климов не понимал, зачем ему нужен провожатый, но Федор сам схватил его легкий чемодан с болгарскими наклейками и первым выскочил из дома. Все, что предшествовало этому, сотворилось быстро и словно бы в тумане. Они вместе вернулись из леса, лишь у самой деревни Маруся немного опередила его, как бы отдавая дань приличию, а не маскировки ради. И Федор, и Вовка были дома. Федор сидел в кухне на лавке, на своем прежнем, военных лет, месте, спиной к свету, и был точь-в-точь тот самый терпеливый старший лейтенант. Мальчик сидел на другой лавке, под углом к первой, в ватничке и сапожках, и был разительно похож на отца, Марусиного ничего в нем не проглядывало. «А он не пошел бы с нами!» — мелькнуло у Климова.
— Вот, погуляли… — сказал он с насильственной улыбкой.
Никто не отозвался.
Он рассчитывал, что Маруся сгладит неловкость, но она не обмолвилась ни словом. Федор сумрачно глядел в какую-то свою даль, а мальчик — в перекрест отцова взгляда.
— Ну я поехал, — сказал Климов прямо и грубо, он уже проиграл свою игру, а эти двое, похоже, ждали от него каких-то новых ходов. — Как раз к поезду успею.
И тут Федор сразу поднялся, нахлобучил кепку, подхватил его чемоданчик и вышел, чтобы не мешать прощанию. И мальчик поднялся, только не спеша, зачерпнул ковшом воды из кадки, глотнул, полив себе на подбородок, и тоже вышел из дому. Но прощания не получилось. Маруся недвижно стояла в дверном проеме между кухней и чистой комнатой и шагу не сделала ему навстречу.
— Вот когда мы навсегда прощаемся, — сказал Климов, страдая и все же не находя живых слов. — Теперь все…
— Кто его знает! — вздохнула она равнодушно.
— Ну, до свидания! А вернее — прощай! Жалко, что так получилось.
Она не ответила, только слегка наклонила голову. Большая, красивая, с медным лицом и светлыми волосами женщина, на какие-то мгновения слившаяся с девочкой Марусей, стала от него дальше, чем во все эти годы, когда он не знал даже, жива ли она. Он понял, что и в самом деле это конец, никакие слова не нужны, ему не прикрыть отступления, не сделать его достойным и значительным. Жемчужное снова не получилось. Но быть может, «из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам»?.. Вот и утешайся, а сейчас катись вон!..
И он выкатился, держа в горле комок слез, и мимо Федора устремился на улицу. Следовало попрощаться с мальчиком, передать поклоны старым «девчатам». Да кому это нужно?.. Все надо начинать сначала. Но хоть что-то было? Что-то подлинное? Он опять ничего не дал Марусе, даже короткого забвения, а она дала ему слезы, стоявшие в горле. Это немало. Слезы и жизнь нерасторжимы. Он ушел от нее тогда «хорошим лейтенантом», что, если… Опять ищешь выгоды!
А за околицей была звонкая, кованая осень, в перепаде дня крепко похолодало, все лужи пошли ледяными стрелками, синицы и воробьи нахохлились, храня тепло маленьких сердец, закожанела сохранившаяся окрай дороги трава. У Федора каблуки были подкованы железом, они звонко цокали о землю, в которой вся влага стала ледком. Климов остановился.
— Не надо меня провожать. — И протянул руку за чемоданчиком.
— Идите, идите, — невозмутимо сказал Федор, напирая на него плечом.
Климов усмехнулся и пошел вперед. «Прощай, чудесный край, невозвратимый…» — в который уж раз вспомнилась пластинка Печковского. Комок рвался прочь из горла, но за спиной звучало упрямое, жесткое цоканье, и он не мог позволить себе единственной разрядки. Да чего Федор топает за ним, словно конвойный за арестантом?.. Его охватило бешенство. Федька и прежде был упрямой скотиной, привык брать на измор. Он повернулся к Федору:
— Может, ты домой пойдешь? Ей-богу, лишнее это.
— Лишнее, говорите?.. — хрипло переспросил Федор и стал громко, грубо отхаркиваться. Прочистив горло, добавил: — Такого дорогого гостя проводить совсем не лишнее.
«Да он издевается, что ли?» — вспыхнуло испуганно. Не то чтобы Климов физически боялся Федора, но не хотелось ему добавочного груза чужой душевной жизни, хватало и собственной мути.
— Может, ты все-таки домой вернешься? — повторил он спокойно и холодно.
— Давай, давай, так вернее, — проговорил Федор, по-прежнему нажимая плечом.
