пробегающих по челу, в скрытом, но ощущаемом, как ток, напряжении.
А удивительное лицо героя и мученика Чили — президента Альенде в фильме «Пылающий континент»! Режиссер показывает Альенде в разных планах — и за решением важных государственных дел, и на трибуне, но сильнее всего трогает кадр, где Альенде участвует в субботнике. Немолодой, кабинетный, порядком усталый человек выходит вместе со всеми в день, отведенный для отдыха, потрудиться на благо родной страны. Мы, зрители, словно заглядываем в саму душу, чистую, возвышенную душу президента- марксиста. Вот что делает настоящая кинохроника!
Удивительны в «Пылающем континенте» лица перуанских крестьян, кубинских революционеров, панамских студентов. Эти кинопортреты, говорящие так много о современном человеке, заставляют вспомнить великую портретную галерею, созданную старыми живописцами и дающую для постижения прошлого больше, чем толстые исторические фолианты. Ведь настоящий портрет не только психологичен, но и социален, он характеризует и модель, и эпоху.
Еще об одной особенности творческого почерка Р. Кармена хотелось бы мне сказать. Он мастер паузы и контрапункта, придающих его фильмам особую объемность, многомерность. Экран — плоскость, Кармен превращает его в рельеф. Вспомните довольно большой кусок из «Пылающего континента», где стареющий красавец, матадор века Домингин, которого Хемингуэй называл «смесью Гамлета и Дон Жуана», ведет напряженный, долгий и мастерский бой с огромным быком. Вроде бы излишняя щедрость — уделять столь много места в остросоциальном, трагически серьезном и вместе одухотворенном революционной романтикой фильме пустой забаве. Нет! И дело не только в том, что зрителю необходима разрядка, иначе отказывает воспринимающий аппарат, и не в том даже, что волнующее зрелище корриды неотделимо от душевного комплекса латиноамериканцев, а в чем-то более сложном и подспудном. Смуглое, в бисеринах пота лицо Мигеля Домингина и вся его гибкая напряженная стать, с одной стороны, как бы совпадают с темой яростной борьбы, главной темой фильма, с другой — в силу бесцельности риска матадора — контрастируют, отчего острее чувствуешь, где истинные, а где мнимые ценности. Вот сколько разных и сложных художественных задач решает Роман Кармен одной вроде бы необязательной сценой. Это и есть талант, то не до конца объяснимое, что отличает произведение искусства от мастеровитой ремесленной поделки.
Р. Кармен в каждом фильме проводит несколько линий, создающих гармоническое целое (контрапункт), он умеет находить кульминацию, оттого фильмы его так композиционно прочны и при монументальности своей изысканны. И надо ли говорить, что у такого страстного, одушевленного большими идеями художника форма никогда не бывает самоцелью, а возникает естественно из глубины материала.
О Кармене часто говорят: железный человек. Ах, если б он был действительно железным! Но он, как и все мы, состоит из мягкой человеческой плоти, подверженной и слабости, и болезни. Тяжелый инфаркт подшиб Кармена, как стрела летящую птицу. Он болел долго и трудно, но одолел недуг. Обычно люди, прошедшие через такое, резко меняют образ жизни: выходят на пенсию или сводят к минимуму свои трудовые усилия, словом, начинают вести «ватное» существование. Не таков Кармен. Едва поправившись, он уже вел съемки в Южной Америке, взбирался на Кордильеры, обливался потом в пампасах, коченел на Огненной Земле. Он не изменил ни одной своей привычке: засиживался до глубокой ночи с интересным собеседником, мчался за сотни верст по бездорожью единого кадра ради, работал так, как может работать, наверное, один Кармен. Он делал это не из бравады, не из желания доказать что-либо себе или другим, не из пренебрежения к жизни, которую яростно любил, а потому, что такой вот Кармен его устраивал, никогда не подводил, и, стало быть, незачем что-либо менять в себе.
Кармен снял великолепную картину, написал новую книгу, и снова его подсекла болезнь. И опять он вывернулся, не дал уложить себя на лопатки.
…Эти последние слова я пишу, когда моего друга Романа Кармена уже нет на свете. Но перед уходом навсегда он завершил свой самый значительный труд — многосерийную хронику Великой Отечественной войны. В фильме принимало участие несколько совестливых американцев (в том числе знаменитый артист Берт Ланкастер — он читал дикторский текст), полагавших, что пора наконец их соотечественникам узнать о «неизвестной войне». Поэтому они так и назвали в телепрокате этот потрясающий жестокой правдой фильм, где честным языком кинохроники поведано, чего стоил советским людям и советской армии разгром фашизма. Очень не по себе делается, когда подумаешь, что самая страшная в истории человечества война, миллионные жертвы, обращенные в щебень города, сожженные села и деревни, ставшая сплошной окалиной земля, — столько приняла в себя раскаленного металла и огня, — весь Апокалипсис XX века оставался неведом заокеанскому народу. Конечно, американцы тоже сражались, и мы чтим подвиг отважных парней, особенно морских пехотинцев, — мы-то знаем об их войне, пусть — и тут не существует двух мнений — несоизмеримой по масштабам и жертвам с нашей, которую в США умудрились не заметить.
Роман Кармен до последнего вздоха, днем и ночью, монтировал эту единственную в своем роде хронику и не дал себе умереть, пока не убедился, что фильм есть. Он ушел так же великолепно, так же щедро, как жил: большая группа его сотрудников удостоилась за картину Ленинской премии. Из разжавшихся пальцев умирающего мастера высыпалось золото… Сам Роман Кармен имел все награды и все звания, какие только можно, но высшая награда была в его собственном сердце — труженика и солдата.
Белая сирень
От автора
К истории одной неудачи
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
Зачем писать о том, как я работал над сценарием, который не стал фильмом? Но ведь писать о работе над сценарием, который стал фильмом, пожалуй, еще бессмысленней. Все, что ты нашел во время работы, открыл, понял, воплощено в твоем сценарии, обретшем киножизнь, зачем же размахивать кулаками после драки? Однако сценаристы постоянно так делают, и никто не удивляется. Я и сам написал большой очерк о работе с Акирой Куросавой над сценарием фильма «Дерсу Узала», который с интересом был встречен читателями и не раз переиздавался. Ну, скажут, это Куросава! А здесь как-никак это Рахманинов, фигура не менее крупная, чем японский кинорежиссер. Полагаю, что куда крупнее, ибо до сих пор не уверен, что кино — искусство, уж больно коротка жизнь кинотворений, но это тема для другого разговора. А коли в процессе работы открылось что-то о великом русском композиторе, пианисте и дирижере, то об этом стоит поговорить именно потому, что экранного воплощения открытия и находки не получили. Когда додраться не дали, кулаки чешутся.
Строчки Б. Пастернака, вынесенные в эпиграф, подбадривают меня. И на пути к поражению ты мог, ведомо или неведомо для себя самого, найти нечто, что облегчит путь идущим за тобой следом.
