фермах…
Раменков что-то торопливо пишет на бумажке и подвигает Трубникову. Тот читает. «Не то. Зачем запугивать?»
— Вам будет трудно, — продолжает Трубников. — Особенно поначалу. Ничего не поделаешь, спасение одно: воинская дисциплина. Дружная семья и у Бога крадет!
— Товарищ Трубников, конечно, преувеличивает… — с неловкой усмешкой начал Раменков, но осекся под тяжелым взглядом Трубникова Он смешался, нагнул голову.
— Вот чего я хочу, — продолжает Трубников. — Сделать колхоз экономически выгодным и для государства и для самих колхозников. Нечего врать, что это легко. Семь шкур сползет, семь потов стечет, пока мы этого достигнем. Первая и ближайшая задача: колхозник должен получать за свой труд столько, чтобы он мог на это жить — конечно, с помощью приусадебного участка и личной коровы.
— Постой, милок! — крикнула старая колхозница Самохина. — Ври, да не завирайся. Ты где это личных коров видел?
— Во сне, бабка, мне приснилось, что через год у всех коровы будут, а мои сны сбываются.
— Вопросы можно задавать? — спрашивает молоденькая сероглазая бабенка Мотя Постникова.
— Валяйте.
— Вы, товарищ орденоносец, в сельском хозяйстве чего понимаете?
— Да! Знаю, на чем колбаса растет, отчего у свиньи хвостик вьется и почему булки с неба падают. Хватит?
Снова по собранию прокатывается невеселый смешок.
— Вы холостой или женатый, товарищ председатель? — кричит та же сероглазая бабенка.
— Товарищи, это к делу не относится! — пробует вмешаться Раменков.
— Почему же? — прерывает его Трубников. — Женатый.
— А чего вы жену с собой не взяли?
— Я-то брал, да она не поехала.
— Это отчего же? — интересуется Мотя.
— Охота ей бросать Москву, отдельную квартиру и ехать сюда навоз месить!
— Вы-то поехали! — это сказала женщина в белом платке.
— Я как был дураком, так дураком и умру.
Раменков схватился за голову, а по собранию прокатился негромкий добрый смешок.
— Нешто это семья: муж в деревне, жена в городе? — спрашивает Полина Коршикова.
— Нет! — с силой произносит Трубников и смотрит на нее. Вот я и считаю, что потерял семью, и глядите, товарищи женщины, как бы многим из вас не оказаться замужними вдовами. Война кончилась два года назад, а где ваши мужики?
— С плотницкими артелями ходят! — кричит скотница Прасковья.
— Аж до Сибири добрались! — добавляет парень на деревяшке.
— Полинкин Василий вовсе в райцентре дворником! — едко замечает Самохина.
— А твой помойщиком! — огрызнулась Полина.
— Ври больше! Он в конторе утильсырья! — с достоинством парирует Самохина.
Трубников поглядел на женщину в вязаном платке… Но та не принимает участия в споре, эти дела ее не касаются.
— Тише! — Трубников хлопнул по столу рукой, — У кого мужья на стороне рубль ищут, отзывайте домой, дело всем найдется, и заработки будут, аванс гарантирую в ближайшее время.
— Это верно!.. Давно пора!.. Избалуются мужики! — слышится со всех сторон.
И снова Трубников, давно уже ставший единовластным хозяином собрания, наводит тишину.
— Вот что, товарищи, всего сразу не переговоришь, завтра вставать рано. Ставлю на голосование свою кандидатуру. Кто «за» — поднимите руки…
— Ты что, спишь, бабка?
Бабка встрепенулась, подняла руку.
— Так. Против?.. Нет. Воздержавшихся?.. Нету… Теперь пеняйте на себя.
Семен ест пшенник из алюминиевой миски, запивая молоком. За столом сидит и старший сын Семена, Алешка.
Прислонившись к печке, стоит Трубников. Похоже, что его не пригласили к столу.
— Раз у Доньки грудняки, не имеешь права ее на работу гнать, прежде ясли построй, — говорит Семен, снимая с ложки волос.
— Придет время — построим.
Входит Доня с охапкой березовых чурок и сваливает их у печки, чуть не на ногу Егору. Снова выходит.
— А тебе тоже младенцев титькой кормить? — спрашивает Семена Трубников.
Рука Семена задрожала, выбив дробь по краю миски. Семен отложил ложку и стал торопливо расстегивать нагрудный карман старого френча.
— Як тяжелой работе не способный. Меня потому и в армию не взяли. Могу справки предъявить…
— Калымить и барахолить ты здоров, а в поле работать больной? Ладно, найдем тебе работу полегче.
— Не буду я работать, — тихо говорит Семен.
— Будешь! Иначе пеняй на себя.
Трубников сказал это негромко, обычным голосом, и сразу после его слов в избу ворвалась Доня с красным, перекошенным злобой лицом — знать, подслушивала в сенях.
— Так-то вы за хлеб-соль благодарите! Спасибо, Егор Иванович, уважили! Спасибо! — говорит она, отвешивая Трубникову поясные поклоны. — От детишек, племянничков ваших, спасибо!
— Хватит дурочку строить, — холодно говорит Трубников. — Какая тебя работа устраивает? — спрашивает он Семена.
Семен молчит, потупив голову.
— Может, нам и дом прикажете освободить? — ядовито-вкрадчиво спрашивает Доня.
— Дом тут ни при чем, — поморщился Егор. — Никто на него не претендует.
— Я в ночные сторожа пойду, — разбитым голосом говорит Семен.
— Ладно, будешь сторожем. По твоим преклонным годам самая подходящая должность.
— Ты насчет дома правду сказал? — тем же больным голосом спрашивает Семен.
— Конечно, — пожимает плечами Трубников.
— Тогда, — глаза Семена окровенились бешенством, — катись отсюдова к чертовой матери, чтобы духу твоего поганого не было!
— Ловко, братуша, — одобряет Трубников, — молодцом! — Он берет с лавки вещевой мешок. — Племянник мой старший пусть завтра вовремя на работу выйдет, иначе штраф. — И захлопывает за собой дверь.
На улице темно, но не так, как в прошлую ночь, когда Трубников впервые ступил в Коньково. На западе дотлевает закат, небо в еле видных звездах еще не набрало черноты.
Трубников медленно бредет по улице. Отделившись от плетня, с придавленным нутряным рычанием на него кинулась собака. Но вдруг, слышно поведя носом, завиляла хвостом.
— Неужто признала? — ласково говорит ей Трубников. Он идет дальше. Собака, будто привязанная, тоже идет за ним.
Во всех уцелевших домах горят коптилки, керосиновые лампы, люди ужинают.
Трубников неуверенно поглядывает на освещенные окна. С мятым, ржавым листом железа под мышкой ковыляет парень на деревяшке.
— Слушай, кавалер, это ты замочным делом промышляешь? — осененный внезапной идеей, спрашивает Трубников.
— Ну, я! — с вызовом отвечает парень. — Нешто запрещено?
— Если я тебя железом обеспечу, сколько ты можешь за день вышибать?
— Да уж не меньше двух сотенных, — удивленно говорит парень.
