вернуть этой плоти мужскую суть и стать. У зеркального отражения были довольно широкие плечи, тонкая талия, узкие бедра, длинные, с крепкими икрами ноги, будто созданные для рекламы чулок. Особенно удручал Роя круглый соблазнительный зад. В бронзовых аргентинских травести, которыми он любовался на набережной возле казино, сохранялось что-то двусмысленное, сквозь подчеркнутую женственность проглядывал мальчишеский острый угол, здесь же царила плавная, чисто женская линия. Женщина, бывшая когда-то Роем, опустилась на пол. Она сидела свесив голову и уже не видела в зеркале тающую боттичеллиеву красоту своего лица, обрамленного длинными прямыми прядями, совершенство скульптурного тела и ненавидела свой благодатный облик сильнее, чем злейшего врага.
В ближайшие дни он не мог ни о чем думать, кроме мести Нику. Его поразило, что Ник куда менее уязвим, чем был он сам в пору своей силы. Ник все потерял, единственное, что привязывало его в жизни, месть, — он осуществил. Пытать полумертвеца несоблазнительно, добить — значит сделать жест милосердия. Превратить его в бабу — плагиат, да он и не заметит. Скорее всего сам уйдет из жизни, погаснет, как выгоревшая свеча.
Впоследствии Рой не раз пытался вспомнить, как началось его срастание с новой сутью. У него появилась привычка каждое утро, едва проснувшись, спешить к зеркалу, как будто ждал, что наваждение кончится и на него глянет прежний Рой.
Но только сказочное зеркало может показать то, чего нет. Однажды он поймал себя на том, что не только без отвращения, но даже с некоторым удовольствием глядит на свое отражение. Он должен был признать, что его женский образ совершеннее мужского. Он был хорош по-мужски, но в Голливуде можно найти и получше, теперь же — стал чудом. И однажды он испытал нечто вроде вожделения к тому существу, которое печально глядело на него из зеркала и вдруг улыбнулось, и родился свет, как на второй день творения.
И тогда пришло открытие, которому он боялся поверить, так неожиданно и прекрасно оно было: ему вернули его истинную, отнятую еще во чреве матери суть. Он был задуман женщиной, если зарождению человеческого существа предшествует чья-то задумка, и обречен нести чуждую мужскую оболочку, совершать мужские поступки, самоутверждаться в своей мнимой мужской сути, в которую не верило всеведущее подсознание. Он делал несчастными других, потому что сам был несчастен, и чем старше становился, тем несчастнее. Он не виноват в том, что творил. Его бессердечие, жестокость, отсутствие великодушия, вся лихая, забубённая жизнь были отзывом на то насилие, которое совершила над ним природа. Он не отвечает за свое прошлое, бездарный черновик его судьбы уничтожен.
Рой ликовал: «Какое счастье, что моим смертельным врагом оказался простодушный, неиспорченный Ник! Вот что значит художник, человек искусства, тонкая музыкальная организация! Другой бы всадил пулю — и вся недолга. Правда, есть и моя доля в его невероятной выдумке. Я надоумил его, что физические страдания — ничто и лишь нравственные муки ужасны. И это не высокопарное пустословие, если наличествует нравственность. Но душевные муки может испытывать и безнравственный человек. Он видел мою прущую из всех пор мужественность и нашел — так ему казалось — самый верный и страшный способ наказания: превратить меня в свою противоположность. Но такие, как Ник, обречены во всем и всегда на неудачу. Переведя меня из мужского в женский род, он открыл мое настоящее существо. Все томление, разочарование, утрата вкуса к жизни шли от того, что я больше не мог находиться в маскарадном образе, но мне и в голову не приходило, что я перевертень. У меня никогда не было гомосексуальных наклонностей, я любил женщин… я никогда их не любил, но успокаивал с ними свою плоть. Как жаль, что столько времени потеряно! Надо хорошо использовать оставшееся, не терять ни дня. А сейчас главное — не выдать себя. Боже упаси, чтобы Ник догадался о своем фиаско. Хватит его недооценивать, он неудачник, но неудачник с выдумкой и упорством. Подавленность на грани психического срыва — вот моя маска. Интересно, захочет ли он увидеть меня с глазу на глаз, чтобы насладиться своим мнимым триумфом? Будет трудно не расхохотаться ему в лицо. Но я обязан выдержать этот искус».
Как богата и неисчерпаема жизнь! Ведь Рою казалось, что он все испытал, все пережил, до дна осушил свою бочку. Ему все омерзело. Еще бы не омерзеть: изящную, очаровательную, хрупкую… ну, не слишком хрупкую, какая-то крепость досталась по наследству — женщину заставили играть роль звероподобного кинозлодея. Начинается новая и настоящая жизнь, только бы не споткнуться на пороге.
Но все обошлось на редкость легко. Ник не пожелал проститься со своим пленником, но, покидая виллу, тот чувствовал лопатками провожающий его взгляд.
«Надо убраться подальше от цепкого взгляда Ника. Этот Пигмалион никогда не влюбится в свою Галатею, скорее захочет свернуть ей шею. А мне надо жить и жить. И прежде всего сменить имя. Мне нравится имя Грейс, а фамилию я возьму для прикрытия самую банальную — Смит». Уже потом бывший Рой вспомнил, что, дав себе женское имя, он стал думать о себе как о женщине. Превращение завершилось.
Никто не провожал новоявленную Грейс Смит к такси, поджидавшему у входа. Вилла словно вымерла.
— Вам куда, мадам? — спросил негр-шофер.
— В страну счастья, — смеясь, ответила пассажирка.
Ник, действительно следивший за отъездом Галатеи, с острым интересом наблюдал ее походку, движения, решительный жест, каким она распахнула дверцу такси, взгляд, брошенный на белозубого молодого шофера, и победную улыбку, расцветшую на губах.
— Одним мерзавцем стало меньше, — прошептал он, — одной блядью больше…
Ник не ошибся в своем прогнозе. Весь азарт, который не ведающий своего истинного естества Рой растрачивал на опасные, а то и преступные мужские игры, был брошен на утоление истосковавшейся, загнанной в подполье женственности.
Грейс Смит начала свою яркую деятельность в Лиме и продолжала во всех крупнейших городах Южной Америки. Она избрала этот богатый возможностями, но все же окраинный континент, потому что опасалась Ника. Хоть она и спряталась под незнакомым ему именем, береженого Бог бережет. Ник не должен знать о возрождении раздавленного им человека. Грейс широко расходовала себя. Романы перемежались со случайными, но всегда бурными связями, тихие радости были не в натуре страстной, требовательной, капризной, неверной и ненасытной красавицы. Соединение и разрыв доставляли ей равное наслаждение. Ей нравилось выпотрошить любовника и физически, и морально, а потом бросить каким- нибудь эффектным и унизительным способом. Одному юноше из семьи аргентинских скотопромышленников это стоило жизни. Грейс была первой женщиной в его жизни, и когда разомкнулось объятие, длившееся целую неделю, он застрелился. Грейс отнеслась к гибели равнодушно: одним блудливым молодым котом стало меньше. Грейс сознавала, что к ней перешли некоторые черты Роя: смелость, широта, безудержность, здоровый цинизм, но, растворенные в стихии женственности, эти качества утратили грубость, напротив, придавали блеск ее очарованию.
Мужчин удивляло — иных возмущало и оскорбляло, других радовало, — что Грейс не принимает подарков, даже малых знаков внимания, никогда не позволяет платить за себя в ресторанах, кафе и на всевозможных увеселениях, но охотно платит за других. Ее распутство было бескорыстным, и выбор всегда принадлежал ей. Не ее брали, а она брала. Это ранило мужскую гордость — в тех, разумеется, случаях, когда гордость наличествовала, — но приходилось смиряться, Грейс диктовала условия. Где бы Грейс ни появлялась, она сразу закручивала вокруг себя вихрь страсти, соперничества, ревности, интриг. Среди тех, кто попадал в зону ее магнетического воздействия, случались люди значительные, уважаемые, с высокой и прочной репутацией. Грейс не меняла ради них своей пренебрежительной повадки. Она могла испытывать увлечение, всегда разделяла страсть, но даже тени привязанности, а тем паче уважения к своим любовникам не чувствовала. Для этого она слишком хорошо видела, что у них под пластроном, жилеткой или джинсовой тканью. А была у всех одна и та же смесь, хотя и в разных дозировках, из алчности, похотливости, гонора и трусости. Каждый был способен на преступление, и если удерживался от него, то не из соображений морали, а по робости. Можно сказать: каждому хотелось быть Роем, да кишка тонка. В одной пьесе Елена Прекрасная говорила, что трет о себя мужчин, как пемзу. На это они годились.
Вращаясь в высшем обществе южноамериканских столиц, Грейс любила опускаться на самое дно. Делала она это с предельной осторожностью, никому в голову не вспало, что, покинув какой-нибудь раут,
