поиски ее, но нигде ее не было. И, весь точно отравленный, он снова спрятался у себя. А город горел бесчисленными огнями: в честь праздника в каждой семье горела ханукия, подсвечник о девяти светильниках…
Прошли еще недели. Душа болела нестерпимо. Как-то нечаянно сошелся он в это время с Никодимом, интересные рассказы которого о его странствиях по Диаспоре отвлекали Манасию от его дум. Думы эти, как слепая старая лошадь на мельнице, ходили все по одному и тому же следу, и освободиться от их власти хоть бы на миг было облегчением… Незаметно подошел и месяц Адар, а с ним и праздник Пурим, праздновавшийся в память освобождения иудеев при Ассуэрусе. В эти торжественные дни и в храме, и по всем синагогам торжественно читали книгу Эсфири, но в общем праздник этот уступал в блеске не только празднику Кущей или Пасхе, но даже празднику Ханукка с его радостными огнями…
Наслаждаясь тихим, ясным вешним вечером, похудевший Манасия с Никодимом сидели на кровле дома Никодима. Хмурилась, как всегда, башня Антония, пылал, весь в огне, огромный храм, а прямо через площадь сияла, вся розовая, претория и на фронтоне ее четко выделялись буквы: S. P. Q. R.
— У нас меры ни в чем не знают… — говорил Никодим, сутуло сидя на ковре. — Эллинское образование… Так надо разбирать: что в этом образовании хорошо, возьми, что плохо — отбрось. Под Эфесом есть храм их богини Дианы, и вот эфесяне захотели отдать свой город богине под особое покровительство. Думали, думали, как лучше это сделать, да и порешили протянуть от города до храма длинную веревку, как бы привязав себя и город к храму… Мы можем обойтись и без этого…
На кровле показался старый слуга Никодима.
— Господин, там тебя спрашивает Иешуа назаретский…
— А-а!.. — просиял Никодим всем своим некрасивым лицом. — Очень рад, веди его к нам…
Слуга удалился.
— Что ты? — удивился Никодим, взглянув на Манасию, который вдруг нахмурился и встал.
— Я? Ничего… — рассеянно и хмуро отвечал Манасия. — Мне пора домой…
Он не хотел и не мог видеть человека, за которым ушла Мириам.
— Жаль, это интересный человек… — сказал Никодим. — Побеседовали бы…
— Как-нибудь в другой раз… — отвечал Манасия. — А теперь, право, мне лучше идти…
Никодим со сдержанным удивлением посмотрел на него, но ничего не сказал. Манасия простился… На лестнице он встретился с Иешуа, который, увидев его богатый наряд и не помня их короткой беседы на площади у фонтана, только молча поклонился ему…
Никодим радушно встретил гостя, усадил его на мягкие подушки и ласково посмотрел в его, как всегда, точно чего-то стыдящиеся глаза.
— Давненько не видал я тебя, рабби… — сказал он. — Где побывал? Что делал? Тут по городу слухи ходили, что ты пошел по следам Иоханана и посвящаешь в новую жизнь через обливание на Иордане…
— Нет, я там не был… — сказал Иешуа и вдруг решительно поднял на Никодима глаза. — Я думаю теперь, что вообще это… пустое…
С Никодимом хотелось говорить правдиво и до конца.
— Вот как!.. Почему же ты так думаешь?..
— Да потому что, если внутри у человека ничего нет, так ничего вода ему и не даст, а если есть, так ни на что она не нужна… — сказал Иешуа. — Ну, облился, дело это не хитрое, а там опять за прежнее… Власти греха водой не смоешь. Для того, чтобы войти в царствие Божие, нужно человеку… родиться снова. А тогда и вода не нужна… Что ты на меня как смотришь?
Никодим, в самом деле, смотрел на него во все глаза.
— Скажи правду, рабби: ты, действительно, не знаешь ни по-латыни, ни по-гречески? — проговорил он.
Иешуа усмехнулся.
— Да зачем же я тебя обманывать буду?
— И никогда ты с язычниками об этом не говорил?
— Никогда… — удивленно отвечал Иешуа.
— Так откуда же все это в тебе?!
— Что? О чем ты? Что ты как всполошился?..
— Вот ты говоришь о рождении снова… Откуда взял ты это?
Иешуа пожал плечами.
— Откуда все, от Бога… Я от себя ничего не выдумываю… Да зачем ты смущаешься так? Ты скажи мне… — оживленно спрашивал он Никодима. — Ну да, сперва человек рождается от отца и матери и тогда говорят: он сын такого-то… Но приходит время, когда он рождается вторично, в духе, и тогда он только сын Божий… Потому-то и сказано в Писании нам: вы — боги…
Никодим поднял свою тяжелую голову.
— Если хочешь знать, почему меня так удивили твои слова, — сказал он, — пойдем вниз…
Они спустились в рабочую комнату Никодима… В окна багрово светила потухающая заря. Старый слуга возжег светильники и по высоким стенам заходила огромная тень Никодима, уменьшаясь, увеличиваясь, ломаясь. Усадив Иешуа, он стал рыться в каких-то старых свитках. И бросил…
— Ну, нечего искать… — сказал он. — Все равно, ты не читаешь ни по-эллински, ни по-латыни… Я расскажу тебе все сам, своими словами… То, что говоришь ты о рождении снова и о сыновности нашей Богу, этому задолго до тебя учили и учат язычники… И чудо, чудо Божие для меня в том, что, ничего об этом не слышав, — развел он руками, — ты сам, своими силами, обрел эти истины в твоих горах галилейских!..
— Не в горах, а в сердце своем… — тихо поправил Иешуа, и глаза его засияли.
Никодим восхищенно посмотрел на него…
— Ты прав: не в горах, а в сердце… — сказал он и невольно про себя отметил, что на этот раз Иешуа не только не обнаруживает никаких признаков нетерпения, но, наоборот, слушает с великой жадностью. — Да, то, что ты нашел в своем сердце, за века до тебя нашли в своем сердце другие люди, те, которых мы зовем язычниками и о которых боимся оскверниться.
Он повел глазами по рядам своих свитков.
— У меня есть книга римлянина Апулея, которая зовется «Золотой осел»… — начал он. — В ней, между прочим, описывает Апулей свое посвящение в тайны египетской богини Изиды: этот день он отпраздновал со своими друзьями как великий день нового рождения, рождения в новую жизнь… В греческих мистериях человек, просветившийся светом внутренним, становился, как Апулей выражается
Спохватившись, что говорит он с малограмотным, он оборвал и посмотрел на Иешуа: глаза галилеянина сияли, и на смуглом лице, как теплый отсвет зари, играл живой румянец…
— Ну, что? — сказал Никодим. — Понял?..
— Слышал, но понял не все… — после небольшого молчания отвечал Иешуа. — Да будет благословение Божие над тобой, Никодим: великий праздник зажег ты в душе моей!.. Ведь если свет разумения разгорается так повсюду, то как, как сомневаться в скором пришествии царствия небесного?!
— Не знаю, не знаю… — играя пальцами в седеющей бороде, раздумчиво говорил Никодим. — И верится, и не верится. О Мессии, который принесет спасение миру, род человеческий тоскует давно… — он снова любовно обежал глазами ряды своих свитков. — Вот сегодня, заспорив с Манасией, мы сличали
