село со старинной церковкой по крутому зеленому побережью раскинулось среди садов, вот пестрящая косцами пойма широкая, вот красивая белая барская усадьба на крутом обрыве над рекой, вот уже хорошенький Василь над красавицей Сурой, а вот под темным султаном дыма несется снизу, чуть накренясь на левый борт, то розовый «Самолет», то весь белый «Кавказ и Меркурий», то «Каменский» с далекой Камы, почти от самых границ сибирских…
А вот наконец под вечер и сам Козьмодемьянск, серенький, непыратый городок на крутом берегу Волги. На пристани белые черемисы с черными ногами продают палки собственного изделия и плетеные корзинки с узором. И серая публика с любопытством смотрит на приехавших гостей. Степан Кузьмич, встреченный своими тесарями, проехал в гостиницу с грязными половыми и духовитыми коридорами и всякими знаками препинания на стенах от упорной, но бесполезной борьбы с клопами. И через час-два все, кому это было интересно и нужно, и даже те, до которых это совсем не касалось, уже знали, что приехал из Москвы Носов, тот самый, который на Ветлуге торги сорвал. На Степана Кузьмича смотрели, как на героя, ему завидовали, перед ним заискивали.
Хорошо выспавшись — «Я клопов не признаю», — смеясь, говорил Степан Кузьмич — и напившись чаю, Степан Кузьмич с тесарями и одним из своих московских приказчиков, высланным вперед, на легкой лодочке поехал под Мамариху. Около плотов уже стояли только что подведенные буксиром огромные барки, в которых балки пойдут до Оки. На барках и на плотах стояла, ожидая московского промышленника, огромная толпа нанятых тесарями грузчиков — русаков, черемисов, татар, — которые, как только хозяин ступил на плот, грянули широкое, полное
— Ну, ребятушки, бословясь… — скомандовал Щепочкин. — Давайте при хозяине начнем… Ну-ка, с Богом…
Все сняли шапки и перекрестились.
И вот высокий заливистый тенор полился над светлою ширью могучей реки:
Запевало, молодой красивый мужик в красной рубахе, стоя на борту барки над толпой, взмахнул рукой, и дружно, стройно, подмывающе подхватил огромный хор:
Громадным усилием напряженных рук, схватившихся за толстые канаты, отвечает толпа, и вот огромная, осклизлая балка, как какое-то чудовище, чуть приподнимается из воды.
дружно, речитативом, точно под пляс, заговорил хор, притопывая в такт ногами, -
Балка с звонким грохотом рухнула на дно барки.
— Есть! — весело отозвались голоса. — А ну, берись, ребята! Весели хозяйское сердце!
И снова, лаская душу, льется над рекой заливистый тенор, и так как на этот раз он определенно обещает:
то с особенным одушевлением подхватывает хор:
И снова точно пляшет дружно сотнями ног:
И было приятно и радостно слушать и ощущать этот веселый труд, и было приятно порадовать рабочих щедрою дачей на водку, и было приятно смотреть, как в перерыв они пили, ели, шутили, гоготали и как снова под песню и пляс полетели из воды в барку громадные, тяжелые, пахнущие смолой балки: то люди делали великое дело, то строили они Россию, хотя и не сознавали этого, и только смутно чувствовали иногда себя частью какого-то огромного потока-богатыря…
Товар был надо бы лучше, да некуда. Купцы, собравшиеся по традиции на ярмарку, смотрели на Степана Кузьмича с самой жгучей завистью — на их долю остались только пустяки, о которых и говорить было тошно. Степан Кузьмич был королем среди них и невольно гордился этим — своей ловкостью, своей силой теперь… Пошабашив поздно вечером, он ехал или в город, где, несмотря на все разочарования нынешней ярмарки, здорово кутили купчики-голубчики и где подавали им безграмотные половые и филе-сотэ а л-эстрагон.[40] и заграничные вина, а то иногда оставался ночевать и в Мамарихе.
— Не прикажете ли на ужин уху из стерлядки, Степан Кузьмич? — говорил Щепочкин. — Нам хозяйка вчерась такую савостожила, что чуть и котелок-то вместе с ухой не съели…
— А что ж? Валяй…
И хозяйка савостожит Степану Кузьмичу янтарную уху, и он наслаждается всеми порами души и тела, а мимо окон бегут в летнем сумраке созвездия проходящих мимо караванов, и ревут, встречаясь, пароходы, и слышится где-то в отдалении хор отдыхающих рабочих…
А утром, чуть только покажется солнышко из-за синих волжских далей, на барках уже снова слышится песня и ладное притоптыванье:
