Третий способ несколько иной. На полое бревно с обеих сторон накладывалась кожа и стягивалась ремешком. Так обычно делали большие барабаны.
Примерно так же изготавливались так называемые «водяные барабаны». Только с одной стороны оставляли твёрдое дно и наполняли колоду водой. А с другой стороны натягивали кожу. Звук такого барабана зависел от степени влажности кожи. Если она высыхала, то барабан звучал тише, и её снова нужно было намочить.
Существовала разница в звучании различных барабанов, и это во многом зависело от мастера и музыкантов. Хороший барабанщик достигает такого искусства в отбивании ритма, что танцующие под этот чудесный инструмент чувствуют живой ток крови в своём теле.
Большие барабаны редко украшались, но маленькие всегда особым образом расписывались. Знахарь изображал на своём барабане то животное, чью силу он использовал для лечения больного. К примеру, знахарь, чьим покровителем был олень вапити, мог изобразить его голову. Кроме украшения, эти рисунки символизировали покровительство со стороны высших сил.
Название другого, не менее древнего музыкального инструмента в переводе с языка Лакотов означает «деревом по дереву». Он делался из прямой ветки, одна сторона которой оставлялась гладкой, а другая покрывалась зарубками. Сам инструмент музыкант держал в левой руке, а в правой – палочку, которой проводил туда-сюда по зарубкам, примерно так, как играют на скрипке. Вместе с барабаном он звучал очень хорошо, но в последнее время его редко встретишь.
Лакоты часто пользовались ещё одним древним музыкальным инструментом – свистком. Весной, когда ивы покрывались зеленью, мы срезали небольшие ветки и вычищали сердцевину с помощью другой палочки. В нужном месте делалась выемка, и туда вставлялся кусочек смолы. Однако самые лучшие свистки получались из кости орлиного крыла. В ней также делалась выемка и вставлялся кусочек смолы. Розовую смолу вначале разжёвывали, а затем замазывали нужное место с помощью палочки. Эти костяные свистки использовались почти во всех обрядах Лакотов, иногда целой группой танцоров. Считалось, что они помогают и в бою: их звуки должны были устрашать врага и придавать воинам мужество. В ходе Пляски Солнца большая группа певцов и музыкантов со свистками должна была петь в течение трёх дней почти без остановки. Сначала свистки звучали громко, но по мере того, как музыканты уставали, начинали свистеть всё тише. Свистки для Пляски Солнца украшались орлиными перьями и пухом. Обычные же свистки наши матери и сёстры украшали раскрашенными иглами дикобраза.
Есть ещё один музыкальный инструмент, который служил только одной цели. Это флейта. Поскольку она использовалась лишь для любовных мелодий, то мы называли её «флейтой любви». Это наш национальный инструмент, мы играли на нём задолго до прихода белых. Изготовление этого инструмента требовало большого искусства, так как он состоял из нескольких частей. Старинные флейты делались из лиственницы, так как её древесину было легче обрабатывать кремнёвым ножом. Ветка разделялась по центру точно на две половины. Затем из них удалялась сердцевина и вырезался мундштук. Между мундштуком и основной частью оставляли тонкую перегородку. Там укреплялась тонкая костяная пластинка. Наконец, в нужных местах проделывалось шесть дырочек для пальцев. Потом все части флейты складывались вместе и склеивались.
Клей всегда был у нас под рукой. Кожа с бизоньего загривка резалась на мелкие кусочки и кипятилась в котелке из бизоньего желудка. Когда клей поднимался вверх, его наматывали на палочку, медленно вращая её. Клей представлял собой длинные прозрачные нити, и когда на конце палочки образовывался шарик клея, её втыкали в землю и оставляли сохнуть на солнце. Высохнув, клей затвердевал и становился похожим на стекло. Эти палочки обычно хранили в колчанах. Ни жара, ни холод не действовали на этот клей, он никогда не расплавлялся, и не портил ни стрел, ни колчана. Если же нам нужно было что-то приклеить, то мы смачивали клей слюной и на секунду подносили к огню – тогда он становился жидким. Я никогда не встречал фабричного клея, который был бы столь же хорош. Две детали, склеенные индейским клеем, были столь же прочны, как единое целое.
Задолго до того, как индейцы стали делать музыкальные инструменты, они сочиняли и пели песни, в которых отражалась история их племён. Индеец говорил в них о войнах, священных обрядах, странствиях. Были военные песни, песни исцеления, песни храбрости, песни благоговения перед Великой Тайной, песни любви. Кроме того, различные военные общества имели песни, которые исполнялись только их членами. У каждого человека также имелись песни, сочинённые им самим. Эти песни уважались, как частная собственность, и никто не мог без разрешения петь песню, сочинённую другим. Сочинители песен иногда дарили их другим, как любой иной ценный подарок. И что бы ни случалось в жизни индейцев – они пели.
Я ДОБЫВАЮ ПЕРВОГО БИЗОНА
Наконец, пришёл тот день, когда отец взял меня с собой на бизонью охоту. Как же я был горд!
До сих пор помню, как отец учил меня тем вещам, которые я должен был знать, чтобы стать хорошим охотником. Я учился делать луки и натягивать тетиву, мастерить стрелы и оперять их. Я учился держаться на лошади независимо от скорости её бега и вырабатывал отвагу, чтобы не дрогнуть перед любой опасностью. Всё это я освоил ещё до того, как отец взял меня с собой на охоту.
Это было событие, которого любой мальчик племени Лакота ждал с нетерпением. Ехать бок о бок с лучшими охотниками племени, видеть, как бегут огромные стада бизонов, и затем привезти домой добычу – это был самый прекрасный день в жизни каждого индейского подростка. Лишь одно событие могло сравниться с этим – первое сражение, когда ты встречаешься с врагом лицом к лицу, готовый защищать свой народ.
Итак, однажды утром мы отправились на охоту, посвятив весь предыдущий вечер необходимым приготовлениям. Несмотря на то, что в каждом типи кипела работа, снаружи не было слышно ни звука. В день перед бизоньей охотой все сидели в своих типи, а какой-нибудь старик обходил весь лагерный круг, повторяя: «И-ни-ла, и-ни-ла», – негромко, но так, чтобы слышали все. Это значило: «Тише, тише». Разведчики сообщили, что бизоны близко, поэтому в лагере должна была стоять тишина. Старику не было необходимости заходить в каждое типи и объяснять, что пришли бизоны, и потому мужчинам следует приготовить оружие, а матерям сделать так, чтобы дети не плакали. Одного слова «и-ни-ла» было достаточно, чтобы во всём лагере воцарилась тишина. Этой ночью не было слышно ни разговоров, ни детского плача. Даже собаки и лошади подчинялись этому требованию, и тишина стояла повсюду. Взаимопонимание взрослых, детей и животных было вполне обычным явлением в лагере Лакотов. Это естественно, когда индеец и его домашние животные понимают друг друга с полуслова и даже вовсе без слов. Есть некоторые слова, которые понимают и собаки, и лошади. На охоте, если один из охотников даже очень тихо говорил: «А-а-ах», – то люди, собаки и лошади сразу же останавливались и прислушивались. И пока охотник прислушивался, животные слушали тоже.
Несмотря на тишину во всём лагере, ночь накануне бизоньей охоты как всегда была суматошной. Было много разговоров внутри типи, у огня. Точились ножи и стрелы, на луки натягивались тетивы, а колчаны заполнялись стрелами. Стояла уже глубокая осень, и вечера были холодными. Мы с отцом сидели у огня и говорили об охоте. Мне было всего восемь лет, и я понимал, что мне не дадут самостоятельно убить бизона. Но тем не менее, я был очень взволнован, глядя на отца, занятого приготовлениями.
На охоту я надел свою накидку из бизоньей шкуры. Мать сделала мне кожаный пояс, который держал накидку, если я сбрасывал её с плеч. Ранним утром в ней было очень тепло.
Вы можете представить себе, как я сидел у огня, глядя на своего отца. Мои волосы падали на спину, на мне была набедренная повязка и мокасины, а на поясе висел нож в кожаных ножнах. К тому времени, как мне исполнилось восемь лет, у нас было уже много ножей и у меня был свой собственный. Я отправился спать, прижимая к себе свой лук, чтобы когда наступит утро, всё было у меня под рукой.
Отец наточил наконечники моих стрел и мой нож. Точильный камень был длинным и хранился в особой кожаной сумке. Он был не в каждом типи, его передавали друг другу по очереди, и иногда он обходил весь лагерь.
Насколько я помню, у меня было десять стрел, которые я сложил в свой колчан. Когда все
