Похмыкивая, он вытянул бычью шею и пристально глядел вслед удаляющемуся Омуре. От напряжения на шее у него выступил пот. — Дело в том, что я его отправил на дело сразу же, как он поступил в моё распоряжение.
— Господин Тангэ в прошлом майор, он был штабным офицером, служил в наших частях в районе Малайи, — прошептал Итинари на ухо Куросиме.
— Да? — невольно громко произнёс Куросима.
Как бы желая рассеять его сомнения, Тангэ уверенным, сипловатым басом заговорил:
— В своё время я забросил группу своих подчинённых с севера Таиланда в пограничный район китайской провинции Юньнань. Переодетых в местную национальную форму офицера, унтер-офицера и трёх солдат — всего пять человек. Они должны были собирать информацию о китайских воинских частях и аннамских партизанах, действовавших в джунглях в районе бассейна реки Меконг. Это было перед самым концом войны. Потом радиосвязь прервалась, и я так до сих пор и не знаю, что с ними сталось.
— Значит, вы полагаете, что Фукуо Омура может быть одним из этих солдат?
— Нет, не солдат. Офицер. Подпоручик пехоты, Это был блестящий офицер, окончивший офицерскую школу Накано. Его фамилия Угаи. Если бы даже остальные, унтер-офицер и солдаты, все до одного погибли насильственной смертью, он бы непременно остался в живых и выполнял свой долг.
— Долг?
— Да, долг! — насмешливо улыбнулся Ундзо Тангэ. — Именно долг, возложенный на него семнадцать лет назад. Ха-ха-ха! Вам непонятно? А я предвидел на шестнадцать лет вперёд, и долг, этот существует до сих пор.
— Не понимаю, — нахмурился Куросима. — О чём вы?
— Хм! Да уж куда вам понять! Вы ведь человек послевоенного воспитания. Вашему поколению, можно сказать, только голубей разводить! Правда, господин Итинари?
Начальник отделения в ответ на фамильярный вопрос Тангэ смущённо заморгал:
— Да, но времена-то переменились…
— Конечно, переменились! Ещё как. Ха-ха-ха!.. Поэтому-то я и оставил в джунглях своих «ридзантедзя».
— А что значит это странное слово? — сурово спросил Куросима.
— Я вижу, вы полный профан, — сердито проговорил Тангэ, сверкнув узенькими глазками. — Это военные шпионы, самостоятельно действующие в стане противника. Или, пользуясь современной терминологией, диверсанты-разведчики в тылу противника. В каждом фронтовом штабе о них знает лишь один офицер разведывательного отдела…
— Значит, вы были разведчиком?
— Да. И я отправил с заданием подпоручика Угаи с группой. Тангэ горделиво выпятил грудь, и Куросима замолк.
— Как бы там ни было, а главный вопрос в том, является ли этот человек подпоручиком Угаи, не так ли? — нарушил молчание Итинари.
— Трудно сказать сразу, — уклонился Ундзо Тангэ. Затем, указывая пальцем на Фукуо Омуру, который, присев на корточки под волейбольной сеткой, не то рвал траву, не то просто шарил рукой по земле, продолжал: — Лица, кончавшие школу Накано, вычёркивались даже из посемейных списков[3], они воспитывались так, чтобы уметь превращаться в совершенно иных людей. Пока я могу только сказать, что этот Омура такого же роста, что и подпоручик Угаи. Правда, черты лица вроде бы другие… Но ведь семнадцать лет — срок немалый… Да и жить приходилось в таких условиях, которые могли сильно изменить внешность.
— Всё так, но он ведь не называет себя подпоручиком Угаи и к тому же говорит только по- китайски, — заметил Итинари.
— Понятно, понятно, — заулыбался Тангэ. — Что ж, завтра я снова к вам загляну.
— Собираетесь ещё прийти?
— Мне же надо удостовериться. У меня есть про запас один надёжный способ. Кроме того, с вашего разрешения, я хотел бы взглянуть на его вещи.
ДУРНОЙ СОН
1
В этот вечер Куросима был назначен на ночное дежурство. Охранников не хватало, приходилось им помогать. Куросиме нужно было дежурить на втором этаже первого корпуса с десяти до одиннадцати часов вечера. Сменял его Соратани.
Иметь дело с китайцами на втором этаже было значительно приятнее, чем с европейцами и американцами с первого. Китайцы рано выключали радио и не требовали снотворного.
В десять часов давали отбой. Коридор, просматриваемый из вахтёрской будки до конца сквозь решётчатую железную дверь, затихал. Из четырёх камер, тянувшихся по одну сторону коридора, на девять человек каждая, с нарами в три этажа, по три рядом, не доносилось ни звука. Как раз в это время заключённых и начинали мучить врывавшийся через зарешечённые окна запах сероводорода, доносившийся с нефтехимического завода, и невыносимая духота; духота, словно свирепый зверь, пробиралась в камеры ещё с полудня.
Вдруг снизу донеслась ругань. Кто-то ругался по-английски с немецким акцентом. Это была очередная перебранка обитателей нижнего этажа, и Куросима не обратил на неё внимания. Достав из кармана записную книжку, он стал листать её. Взгляд его остановился на фамилии сегодняшних посетителей Фукуо Омуры: Фусако Омура. Наши Лю. Ундзо Тангэ.
Версия каждого вполне правдоподобна. Но сам Фукуо Омура совершенно непроницаем. Куросима вдруг почувствовал, что в конечном счёте он не приблизился к выяснению личности Омуры, а стал ещё дальше от этой цели. Как же напасть на след? Версии Фусако Омура и Ундзо Тангэ в чём-то совпадают: в обоих случаях речь идёт о японском военнослужащем, не вернувшемся с фронта. Человек этот прожил на нелегальном, положении почти двадцать лет среди туземцев или китайских колонистов и забыл родной язык…
Куросима чувствовал симпатию к Фусако Омура, но Ундзо Тангэ ему не понравился. Намиэ Лю, выразившая желание взять на себя заботу о человеке без подданства, особого интереса не представляет; если у неё даже и нечистые помыслы, она всё же хочет ему помочь. Начальник же отделения считает её отклик на сообщение в газете наиболее понятым и естественным.
Куросима вздохнул и взглянул на часы. Было 10 часов 45 минут. Шум на первом этаже усиливался. В ссору, видно, втягивались новые участники. Куросима поднялся со стула, собираясь спуститься вниз на помощь охраннику, но в это время раздались громкие шаги и грозный бас старосты Дерека: «А ну, заткнись!»
Тотчас Куросима услышал лёгкий стук в железную дверь напротив и голос: «Куросима-сан! Куросима- сан!» И, подняв голову, он, к своему удивлению, увидел прильнувшего к дверной решётке маленького китайца Чэнь Дун-и — старосту китайского этажа.
Чэнь Дун-и, выходец с Тайваня, приехал в Иокогаму во время войны и по-японски говорил не хуже японца. Отбыв годичный срок за торговлю наркотиками, он был направлен в этот лагерь. В соответствии с приказом управления по делам въезда и выезда за границу иностранцы, проживающие в Японии, но отбывавшие тюремное заключение или каторжные работы сроком свыше одного года, подлежали принудительной высылке. С тайваньским консульством в Японии власти начали переговоры о возвращении Чэня на родину. Тайванцы стали было говорить о том, что их правительство у себя уже докончило с наркотиками, что у них-де теперь народу предоставлены гражданские права и, Чэнь Дун-и, конечно, может
