русских участников Июльской революции — С.Д. Полторацком, вступившем во французскую национальную гвардию под командованием генерала Лафайета. С.Д. Полторацкого хорошо знали не только в революционной среде Франции, но и в Бельгии. Он был одним из участников патриотического банкета, устроенного бельгийскими революционерами де Поттером, Тильмансом и Бартельсом 31 августа 1830 г. На этом банкете стоял вопрос о подготовке восстания в Бельгии. Банкет проходил под девизом «Свобода — власть народу»[81].
Вопрос о Лондонской конференции не подвергался детальному изучению советскими историками. В первом томе «Истории дипломатии»[82] Лондонской конференции посвящено менее одной страницы. Немногим более по этому вопросу сказано и в монографии Антонена Дебидура[83] — известного французского историка международных отношений.
В зарубежной литературе интересующий нас вопрос об образовании независимого бельгийского государства лишь частично освещен в работах Дюмортье[84], Андре Мартине[85] (о французской интервенции в Бельгию в 1831 г.), Перье[86], Валлеса[87] и Ланну[88].
Из этого краткого обзора становится очевидным, насколько назрела необходимость в монографическом исследовании бельгийской революции во всех ее аспектах.
Автор выражает глубокую признательность научному руководителю профессору А.3. Манфреду за большую помощь при выборе темы исследования, за ценные замечания и советы при ее разработке. Автор благодарит ответственного редактора книги д.и.н. Б.Г. Вебера, а также докторов исторических наук В.М. Далина, Б.А. Айзина, кандидатов исторических наук М.Н. Машкина, Н.Б. Тер-Акопяна, М.И. Ковальскую и Е.В. Рубинина за помощь на разных стадиях работы.
На одной из площадей Брюсселя, которая называется Площадью мучеников, установлен памятник бельгийским патриотам, убитым в 1830 г.
Ежегодно, в годовщину празднования образования бельгийского государства, здесь проходят торжества. Бельгийцы чтут память тех, кто погиб в дни революции 1830 г., принесшей Бельгии избавление от ненавистного голландского ига.
Говоря о государственном устройстве Европы тех лет, Виктор Гюго отметил, что «каждое государство имеет раба, каждое королевство волочит цепи каторжника. Турция имеет Грецию, Россия — Польшу, Швеция — Норвегию, Пруссия — великое герцогство Познань, Австрия — Ломбардию, Сардиния — Пьемонт, Англия — Ирландию, Франция — Корсику, Голландия — Бельгию. Таким образом, рядом с каждым народом- властелином есть народ-раб, рядом с каждой нацией, находящейся в естественном состоянии, — нации вне естественного состояния. Здание построено плохо: наполовину — мрамор, наполовину — штукатурка»[89]. Одним из государств, находившихся на положении раба, была и Бельгия.
Действительно, эта страна, насильно соединенная с Голландией по воле великих держав, в течение 16 лет подвергалась самому жестокому гнету с ее стороны. В своей речи на открытии Национального конгресса 10 ноября 1830 г. один из видных участников революции, Луи де Поттер, в числе особо ненавистных бельгийцам проявлений национального гнета называл «насилие над совестью, скованное преподавание, печать, принужденную либо молчать, либо превращаться в орудие правительства… непризнание права подачи петиций, самовластное навязывание привилегированного языка; несменяемость судей»[90]. Де Поттер говорил также об огромных расходах и долгах, доставшихся Бельгии от Голландии «в качестве единственного приданого за время их плачевного объединения»; о налогах, «невыносимых по размерам и еще больше по их распределению, крайне непопулярному, целиком направленному против нуждающихся классов»[91] . Бельгийцев, от имени которых выступал де Поттер, особенно возмущали: «…законы, принятые голландцами в пользу одной только Голландии и направленные против Бельгии…; позорное расхищение специальных фондов, предназначенных для поощрения промышленности; возмутительное пристрастие, проявляемое при распределении гражданских и военных должностей правительством, в глазах которого бельгийское происхождение являлось позорным клеймом; одним словом, с Бельгией обходились, как с завоеванной провинцией, как с колонией»[92]. Все это, заключал де Поттер, «делало революцию необходимой, неизбежной и ускоряло ее взрыв» [93].
В выступлении де Поттера основные причины революции были смешаны с второстепенными, частными, выдвигавшимися порой на первый план. Но для нас важен прежде всего вывод о неизбежности революции, к которому приходил оратор. Развитие страны в 1815–1830 гг. подтверждало обоснованность обвинений де Поттера.
Рассматриваемый в настоящей главе период совпадает по времени с промышленной революцией в бельгийских провинциях.
В своем фундаментальном исследовании академик Е.В.Тарле[94] проанализировал развитие бельгийских департаментов, входивших в 1806–1807 гг. в состав Франции, и влияние на них континентальной блокады. Тарле отмечал, что на первом плане стояли здесь производство полотен (особенно тонких сортов), группирующееся вокруг Антверпена, Гента, Брюгге, Куртре, Малина и т. д., выделка кружев (в Брюсселе, Ипре, Куртре), отчасти хлопчатобумажное производство (в Турнхуте, Генте), шерстяное (в Вервье, Мальмеди, Льеже), металлургическое (в Льеже, Турнхуте), водочное (в департаменте Лис и Маас) и т. д. Не особенно широко развито шелковое производство[95]. Полотняное, кружевное, металлургическое производства бельгийских департаментов были рассчитаны на большой заграничный сбыт, особенно в соседнюю Францию, в которую бельгийские товары ежегодно экспортировались на десятки миллионов франков. Однако в период французского господства и, особенно, в первые годы голландского режима эти отрасли промышленности стали острее ощущать трудности в сбыте. Так, кружевное производство сократилось вдвое из-за потери прежних рынков. Шелковая индустрия оказалась не в силах тягаться с лионской, выпускавшей более дешевые шелковые ткани.
В 20-е годы XIX в. в бельгийских провинциях была широко распространена рассеянная мануфактура, но в эти же годы стали появляться уже достаточно крупные предприятия с числом рабочих от 200 до 500 человек. Так, в 1811 г. в департаменте Урт на 140 предприятиях угольной промышленности было занято 6578 рабочих, причем на 10 предприятиях работало по 200 рабочих, на 9 — от 80 до 200 человек, на 81 — от 11 до 50 рабочих, на 40 предприятиях — от 1 до 10 рабочих. В департаменте Жемапп на 191 предприятии работало 11227 рабочих, только на 5 из них более 200 рабочих, на 53 — от 50 до 200 человек, на 130 — от 11 до 50 рабочих и лишь на 2 предприятиях — от 1 до 10 рабочих[96]. Более 800 человек работало у Пасьянса и Орлоза в департаменте Льеж, у фабрикантов хлопкопрядильной промышленности — по 200–300, а иногда и более 400 рабочих. Например, на фабрике Тиберинга и Ко в Сен-Дени, близ Монса, были заняты 484 прядильщика, в фирме де Во и Ко в Генте работали 436 рабочих, у Росселя и Ко — 348 прядильщиков, у Ливена Бованса — 340 рабочих. В Тропшьенне тот же Бованс имел 416 рабочих[97]. В департаменте Шельды на 20 предприятиях работали 2273 рабочих. В суконной промышленности в Вервье также было несколько крупных фабрик, на которых работали более 200 рабочих (у Биолея, Франсуа и сына, Энглера и Ко, Симони).
Знаменитая на всю Европу ковровая фабрика Пиа Лефевра в Турне в рекламе объявляла, что на ней работают 4500 человек: 900 — в мастерских, остальные — на дому. Все эти данные о развитии бельгийской промышленности, почерпнутые нами из работы Демулена, во многом совпадают с данными и выводами Е.В.Тарле[98].
Столица бельгийских провинций — Брюссель издавна славилась производством кружев. Здесь имелось 18 контор, которые давали работу 10 тыс. рабочих. Хлопчатобумажное, шерстяное и бархатное производства в Брюсселе давали работу 84 тыс. рабочих[99]. Но наиболее характерными для Брюсселя были мелкие предприятия: из 80 ткацких фабрик на 71 было от 1 до
