только то, что есть, а почему и отчего, кому какое дело?! Вот была она когда-то полноватой и тихой Олей- тихоней — вечной актрисой второго плана, играющей обычно роли без слов, и что? Кто-то интересовался, почему умная от природы, -она ведь никогда не была глупее ни одноклассников, ни однокурсников, скорее, наоборот, — здоровая (ведь и спортом занималась и совсем неплохо!) и на лицо не уродина, а оказалась в «углу»? И сама «дурью не маялась», разбирая, что и почему не сложилось в жизни. Так с чего бы ей начать заниматься этим теперь, когда все, наоборот, замечательно и интересно?
«Совершенно ни к чему!» — Она плеснула себе коньяка прямо в чайную чашку, оказавшуюся на столе, и сделала глоток.
Вот и с выпивкой творилось что-то непонятное. Ольга никогда много не пила. Пила Кисси Кински, но Кайзерина не знала меры, и, если ее не остановить, могла и напиться, как обычная алкоголичка. Просто молодость и вбитые еще в детстве правила поведения позволяли до времени скрывать свою слабость. Однако «нонеча не то, что давеча».
Кейт снова усмехнулась и сделала еще глоток.
Да, теперь алкоголь действовал на нее совсем не так, как раньше. И что же из этого следовало? Что нынешняя Кайзерина не совсем настоящая? Что «вселение» не прошло бесследно не только для «души», но и для ее организма? Возможно что так. Однако Кейт все-таки старалась «не доводить до крайности». Пила, но в меру — сорвавшись пока один лишь раз, в домике в Арденах, курила, но не злоупотребляла. И вела, в целом, здоровый образ жизни.
«Секс лучшее средство от ожирения, не правда ли?»
Впрочем, слово «секс» еще не успело стать общеупотребительным, и, следовательно, влияние Ольги Агеевой на новую Екатерину Альбедиль-Николову тоже не было исчезающе малым. Баронесса и думала, порой, совсем не так, как раньше, и знаниями оперировала явно не имеющими никакого отношения к «кузине Кисси».
Она сделала еще глоток и с разочарованием обнаружила, что коньяк закончился.
«Тридцать грамм? — Спросила сама себя. — Ну, никак не больше. Можно и повторить».
— За жизнь! — Провозгласила тост. — За нашу чудесную жизнь, сколько ее ни будет!
И это тоже была правда, которую следовало однажды сформулировать, чтобы «услышать» и удивиться. И в самом деле, где-то глубоко в подсознании она понимала, что «подписалась» играть в крайне опасные игры. Ее ведь запросто могли убить или схватить в Париже 13 февраля. Могли, но не убили, из чего отнюдь не следовало, что не убьют в следующий раз, когда бы и где этот «раз» ни состоялся. Во всяком случае, такая вероятность существовала. И вот теперь — сегодня, сейчас — она себе это сказала, что называется, вслух. Сказала и крайне удивилась собственной вполне парадоксальной реакции. И Кайзерина — настоящая австриячка, — и Ольга, были порядочными трусихами, а вот новая Кейт умела смотреть на жизнь трезво и не бояться того, что неизбежно. Минус на минус… дали новое качество. Теперь опасность бодрила кровь и заставляла с жадной исступленностью любить жизнь, «данную нам в приятных ощущениях».
— Прозит! — Она сделала еще один глоток, швырнула в пепельницу окурок пахитосы и вытащила из портсигара новую.
«Сегодня можно, — решила она, закуривая. — Сегодня у нас вечер разоблачения чудес!»
Ей предстояло «разоблачить» еще два «фокуса», — «Чего я хочу от жизни?», имея в виду суть ее существования в этом теле и в
Жена Баста принесла две новости. Она все-таки не беременна, — «И слава богу!» — внутренне обрадовалась Кейт, — а ближайший удобный для них поезд на Берлин отходит в половине девятого вечера.
— Вот и славно! — Улыбнулась Кайзерина, примеривая мысленно, как шляпку или меховое манто, имя Екатерина. — Забеременеть еще успеешь, а поезд в половине девятого — это просто замечательно. Пообедаем без спешки, спокойно соберемся, и на вокзал.
— Ты тут не много ли выпила? — Нахмурилась Вильда, начинавшая время от времени заботиться о Кейт, как старшая сестра о непутевой младшей.
— Грамм сто пятьдесят, я думаю. — Нахмурив лоб, как бы в попытке вспомнить точно, отчиталась Кайзерина и ничуть не соврала. Именно сто пятьдесят плюс-минус двадцать грамм. Сущая мелочь, учитывая плотный завтрак и отсутствие работы повышенной сложности. Стрельбы по бегущим «кабанам» например,… с четырехсот метров и без оптики.
— А… — По-видимому, что-то в интонации Кейт смутило Вильду, но она не могла знать, разумеется, что процесс осмысления «подспудных интенций» мог сжечь и поболее 150 граммов алкоголя.
— Ничего, Ви. — Успокоила ее Кайзерина. — Все в порядке. Мне просто надо было кое-что обдумать.
— Обдумала? — Подозрительно прищурилась Вильда.
— О, да! — Улыбнулась Кейт. — И знаешь, к какому выводу пришла?
— Нет. — Покачала головой Вильда, вглядываясь в лицо баронессы Альбедиль-Николовой, словно надеялась прочесть там — в ее глазах или чертах лица — все те тайны, которые Кайзерина не считала необходимым озвучивать.
— Жизнь прекрасна! — Объяснила Кейт и счастливо засмеялась.
Удивительно, как прилично, оказывается, может выглядеть покойник через три месяца после своей безвременной кончины.
«Люкс!» — Не без циничной иронии констатировал Виктор, бросив беглый взгляд в зеркало. Но на самом деле отражение пришлось ему по душе: он выглядел даже лучше, чем можно было ожидать, но главное — именно так, как хотел бы сейчас выглядеть. Впрочем, возможно, все тривиально объяснялось состоянием души или, иными словами, настроением.
Дело в том, что с тех пор как «умер» небезызвестный Дмитрий Вощинин, Федорчук нет-нет, да ловил себя на мысли, что как-то это все нехорошо. В смысле, дурно пахнет, и все такое. И вроде бы не был никогда ни особо впечатлительным, ни суеверным, а все равно: порою так «пробивало», что хоть к Олегу на прием записывайся. И еще эти сны поганые… И сны тоже. Подсознание изгалялось так, что хоть волком вой. Но вот со вчерашнего утра все изменилось к лучшему, да так резко, что остается только руками развести. Проснулся не в настроении — после очередной порции невнятного бреда в кладбищенских декорациях, где резвились опасные персонажи: одни — с малиновыми петлицами, другие — в черных фуражках от Hugo Boss[301] — и, не желая никого видеть и, уж тем более, пугать своим видом, заказал завтрак в постель. Ел без аппетита, но кофе выпил с удовольствием, между делом просматривая утреннюю газету. И вдруг… Статья называлась «Страшные находки близ Бетюна». Ну, что ж, не зря же говорится, что человек предполагает, а Господь располагает. Кто мог предугадать, когда они со Степаном размещали на краю болотца обрывки одежды Вощинина, что спустя почти три месяца жандарм из Бетюна обнаружит в этом самом болоте — но несколько в стороне от «места преступления» — останки молодого мужчины? Кто был, этот несчастный и как он оказался в болоте, Виктор, разумеется, не знал, но вот во французской полиции никто не сомневался, что это его Дмитрия Вощинина кости, а значит, и дело об исчезновении русского журналиста закрылось само собой.
Об этом, собственно, и была статья. Но на Виктора она произвела совершенно иное впечатление, чем на никак не связанных с «делом» читателей. Он вдруг совершенно успокоился, и «лихорадочная маета» в груди неожиданно исчезла. Как отрезало. А жизнь — та жизнь, которой жил теперь месье Лежён или месье Поль — была сказочно интересна. Раньше Федорчук о таком только в книжках читал, да в фильмах видел, а теперь — надо же — не просто сам попал в «это кино», но стал его неотъемлемой частью. Он же не абы кто, а автор слов и музыки и интимный друг самой Дивы. И если и было о чем сожалеть, то только о том, что слово «интимный» в тридцать шестом году не все еще понимали так, как будут понимать в двадцать первом веке.
Виктор усмехнулся своим мыслям, поправил черный шейный платок, поддел пальцем, поправляя на носу очки с круглыми синими стеклами — а ля кот Базилио — усмехнулся еще раз, сделал глоток коньяку — исключительно для ароматизации дыхания — и, закурив американскую сигарету, совсем уже собрался выйти из номера, но неожиданно в дверь постучали.
