Ну, хоть трезво мыслить не разучилась: если бы влюбилась по-настоящему, не стала бы — даже мысленно — сводить счеты с Олегом. А тут…
«Я ему ничем не обязана и ничего ему не должна. И он мне тоже…»
Вся «житейская мудрость», логические умопостроения и народные пословицы ничуть не успокаивали и ничего не объясняли.
«С этим срочно нужно что-то делать. Чай не юная девица, даже если и выглядишь, как барышня на выданье. Когда же ты научишься понимать-то? Да и объективно, какая ты, к дьяволу, дива? Ты лишь играешь «богиню», имитируя талант и шарм. Все ведь заемное…»
«Ну, не скажи!» — Она все-таки взяла из лежащего на столике перед зеркалом портсигара длинную тонкую папиросу и закурила.
«Допустим, песни чужие. «Ворованные» из будущего песни. Но поешь-то их ты сама. Никто за тебя на сцену не выходит и на подиуме не танцует. И поешь сама, и сама улыбаешься «волшебной улыбкой», о которой уже написали и Поль Элюар, и Тристан Тцара[325]. Это ты, Татьяна, потому что именно ты и есть Виктория Фар. И никого другого здесь нет! Ну, да, ну да и ты Жаннет! — Татьяна улыбнулась возмутившемуся подсознанию.
«Звездная болезнь — детская болезнь… эээ… левизны!? Ну-ну…».
Временами приходилось себя одергивать как дурную, наклюкавшуюся сладкого винца, девчонку. Ведь при всем при том Татьяна отлично понимала, что Викторию лепили всей командой. И где бы она была без Олега или Ольги, Степана или Виктора? Каждый внес в предприятие «Виктория Фар» свою и часто совсем немалую лепту, а уж про Виктора забывать, значит, и вовсе стыд потерять. Виктор и работал, как вол, и был — что отнюдь не маловажно — все время с ней, стоически выдерживая ее капризы, помогая и поддерживая, а временами и направляя. И все это без ажитации и, что еще любопытнее, без каких-либо даже самых «аккуратных» поползновений в направлении ее койки. А ведь умен, самостоятелен и самодостаточен. Мог бы и покомандовать, и попретендовать, тем более что и собой недурен, и, как неожиданно выяснилось, бешено талантлив отнюдь не только в химии или кручении украинских мясных бизнесов. «Переколпачив» на новый лад два десятка чужих песен, Виктор предложил — это случилось в начале мая — дивную песенку, которая понравилась не только ей. Но тогда даже в голову не пришло…
— Витя, — попросила Татьяна его в начале июня, — ты бы заказал этому парню что-нибудь еще.
— Какому парню?- Федорчук был занят изучением финансовых документов и даже взгляда от бумаг не поднял.
— Ну, этого, который «Дождь» написал. Ты же видишь, как ее принимают. Шлягер!
— Нет проблем. — Он так и не поднял на нее взгляд, но вечером положил на стол пачку нотных листов.
— Витя… — Опешила она. — А когда…?
— Этот парень я. — Сказал он, закуривая. — Посмотри. Если понравится…
Понравилось, да еще как! Сегодня она их впервые спела со сцены, и немецкая публика, ни бельмеса не понимавшая по-французски, а значит и не способная оценить великолепную игру слов и смыслов, приняла на ура. Немцев очаровали мелодии, а тем немногим, кто все-таки знал галльский, понравились еще и стихи новых песен Раймона Поля.
«Поль велик! — Улыбнулась Татьяна своему отражению. — Велик как револьвер Магнум, он им всем еще покажет, кто тут Элюар, а кто Арагон! Он им всем еще нос утрет!»
3. Степан Матвеев, Барселона, 26 июня 1936 года, пятница
Опять было жарко.
«Или лучше сказать — снова?»
С русским языком происходили совершенно удивительные вещи. Вчера, например, гулял он по бульвару Рамблес. Один. Без цели. Просто вышел ближе к вечеру из отеля с надеждой поймать прохладный морской бриз. И не ошибся: ветерок, то слабый, едва заметный, то резкий, порывистый, замечательно освежал лицо. И пах дивно. Морем. Даже курить не хотелось, чтобы не перебивать табачным дымом неповторимый аромат «южных морей». Так и гулял, со шляпой в одной руке и незажженной сигарой — в другой.
Как ни странно, встретил пару знакомых — вот уже и знакомыми обзавелся! — и вдруг услышал за спиной разговор двух женщин. Степану показалось, что обе они молоды и красивы. Жгучие брюнетки, как Кармен в виденном им в другой жизни испанском фильме-балете. И он стал придумывать их облик, одежду и тему разговора. Делал он это без какой-либо специальной цели. Просто, чтобы время убить, никак не более. Ни романа, ни интрижки заводить Степан не собирался, все еще находясь в состоянии острой влюбленности в Фиону. Но игра ума — это всего лишь игра, не правда ли? И прошло не менее пяти минут, прежде чем он осознал, что говорят женщины по-русски и обсуждают декоративное искусство совершенно неизвестных Матвееву художников: Монтанера и Кадафалка. Вот, что творилось с его русским языком. Безумие какое-то, одним словом, но, тем не менее, факт.
Степан вздохнул, изобразив образцово показательный «тяжелый вздох», и начал одеваться. Делать нечего — Испания не Африка, и появляться на публике в «колониальных» шортах и пробковом шлеме не стоило.
«Не поймут-с…»
Светлые чесучовые брюки, белая рубашка… и, поскольку, еще не вечер и не на деловую встречу идет, можно обойтись без галстука, пиджака и — «Пропади она пропадом!» — шляпы. И все равно, не то, не так и вообще неудобно.
«Боже! — Подумал Степан, покидая гостиничный номер. — Как я буду пахнуть уже через полчаса!»
Но, увы, здесь и сейчас с дезодорантами дела обстояли не лучшим образом, и еще долго будут так обстоять. Придумать бы что-нибудь такое, да внедрить, вполне можно было бы обогатиться. Однако не судьба. Как и из чего делают дезодоранты, не знал никто из их маленькой компании, даже «великий химик» Витька Федорчук. «Девки» вон носятся с идеей прокладок и тампонов, но это ведь тоже отнюдь не детская технология. Гигроскопические материалы на дороге не валяются, а если где-нибудь и существуют в природе, то и стоят соответственно. Поэтому и приходилось пока обходиться тем, что все-таки есть: жутко неудобным ароматизированным тальком, ну и одеколоном злоупотребить пока еще в порядке вещей.
На улице оказалось чуть лучше, чем в номере, хотя ни бриза, ни электрического вентилятора в наличии не имелось. Но на широкой — по-ленинградски просторной — Виа Розелло дышалось и потелось, скорее нормально, чем экстремально. И не надо было ограничивать себя в выборе напитков.
Степан прошел немного по проспекту и, подобрав заведение по вкусу, присел за выставленный на тротуар столик.
«Стакан холодного cava brut nature — вот что нужно человеку, чтобы спокойно встретить… очередной день».
Местные шампанские, ну да, ну да — игристые — вина ничем, кроме цены, разумеется, от французских не отличались. Даже, напротив, это вот охлажденное на льду сухое вино из Приората, что неподалеку от Террагоны, оказалось на вкус — во всяком случае, на вкус Матвеева — даже лучше какого- нибудь Дом Периньон.
Степан сделал пару глотков, чувствуя, как освежает его вино, казалось, несущее с собой знобкую прохладу горных ущелий и ледяное веселье срывающихся со скал струй. Ну, и легкий привкус винограда на самой границе чувственного восприятия и, как говорят специалисты, минеральную ноту, добавляющую вкусу недостающей другим напиткам остроты.
«Отменно!»
К сожалению, не надев пиджак, он лишил себя удовольствия, раскурить под шампанское кубинскую сигару, но сигарету он все-таки закурил и, затягиваясь, увидел на противоположной стороне проспекта рекламу «Танго в Париже». Ну и что, казалось бы? Эка невидаль — реклама фильма, успевшего за
