нашел для него более короткое название — Бастилия[52]. Что касается войск, то их король доверил своему брату, Людовику Анжуйскому.
С тех пор как он ускользнул из Кале к своей супруге, молодой принц повзрослел и вскоре проявил себя замечательным полководцем. Ведя наступление на Руэрг, Керси, Ажен и Перигор, он накапливал успех за успехом. В то же самое время на севере, в районе Абвиля, наступление вела и другая армия и тоже добилась победы. В ответ англичане возобновили свои конные набеги. Герцог Ланкастерский отправился опустошать Пикардию и Нормандию и оставил после себя множество руин, но не добился никакого существенного результата.
Год 1370 начался с поистине театрального эффекта. 1 января в одной из стычек был убит Джон Чандос. Смерть человека, который был командующим при Оре, стоила победы в целой битве; именно так она и была оценена как с той, так и с другой стороны. Тем паче, что второй победитель при Оре, Оливье де Клиссон, стал отступником, присягнув на верность королю Франции.
Однако противник действовал решительно. На севере одно войско, имеющее целью Париж, возглавил Роберт Ноулз, а на юге из Бордо выступил сам Черный Принц, чтобы отвоевать обратно потерянные территории. Именно эта ситуация и заставила дю Геклена вернуться.
Пока Бертран со своими силами двигался к столице, до него докатилось эхо весьма драматических событий. С прибытием войска Ноулза под стены Парижа предместья, как и десять лет назад, были разорены. Поднявшись на стены, парижане опять видели горящие деревни: Вильжюиф, Жантильи, Аркейль, Вожирар, Отейль, Мениль-Монтан, Верен… Но, так же как и десять лет назад, Карл V уклонился от битвы, и 25 августа Ноулз был вынужден снять осаду.
Некоторое время спустя ушей дю Геклена и его людей достигла весть о том, что Черный Принц вернул себе Лимож. Несколькими днями раньше город неосторожно открыл ворота французам, и мщение англичанина было ужасным: все жители были вырезаны, все без исключения, даже женщины и дети, умолявшие о пощаде на коленях, сложив руки. Озлобленный, терзаемый болезнью, сын Эдуарда III не сохранил в себе ничего от былой рыцарственности победителя при Пуатье. Взятие Лиможа отнюдь не стало его успехом, ибо вызвало всеобщую ненависть и явилось причиной отпадения большей части его последних аквитанских приверженцев.
Когда дю Геклен добрался, наконец, до Парижа, в день святого Реми, 1 октября 1370 года, враг уже давно ушел отсюда. Но у Карла V хватало и других забот.
Он покинул дворец на острове Сите, с которым у него были связаны слишком дурные воспоминания о восстании Этьена Марселя и убийстве маршалов, и велел построить себе новую резиденцию — дворец Сен-Поль, рядом с Сент-Антуанскими воротами и строящейся Бастилией.
Карл V задумал великое дело: поскольку коннетабль де Фьенн, считая себя слишком старым, подал в отставку, король намеревался передать это звание дю Геклену. Подобная идея была отнюдь не самоочевидной. Традиция требовала, чтобы на пост коннетабля был назначен выходец из самой высокой родовой знати, а вовсе не мелкий дворянин вроде бретонца Бертрана. Коннетабль и в самом деле представлял собой очень значительную фигуру. Он командовал всеми войсками страны, его особа была священна; того, кто угрожал ему, считали повинным в оскорблении величества; на войне король не мог начать битву без его согласия; если же король все-таки хотел переступить через мнение коннетабля, то должен был сначала отрешить его от должности…
Отдавая себе отчет в сложности проблемы, Карл вызвал своих братьев — Людовика Анжуйского, Жана Беррийского и Филиппа Отважного, герцога Бургундского, чтобы заручиться их поддержкой. С их стороны она была предоставлена ему безоговорочно. Конечно, сеньор де ла Мотт-Броон изначально был худороден, но разве не стал он впоследствии предводителем рыцарского ополчения, герцогом Трастамарским, испанским грандом и даже… королем Гранады?
2 октября Бертран дю Геклен вступил в Париж во главе своего войска через Сент-Антуанские ворота и немедленно отправился во дворец Сен-Поль. Подступы к дворцу были черны от народа, но, что любопытно, толпа была молчалива, словно в предвкушении какого-то торжества. Геклен спешился и в сопровождении сотни рыцарей вступил во дворец. Там его поджидал сюрприз, так же как и Франсуа, входившего в его свиту: здесь присутствовал весь двор, окружающий короля, который сидел на троне, поглаживая уши белой охотничьей собаки. Карл был по-прежнему все так же хрупок, но Франсуа нашел, что он заметно постарел со времени своего въезда в Париж после коронации. Король Франции выглядел гораздо старше своих тридцати семи лет и был, вероятно, нездоров.
Вокруг теснилась толпа самой блестящей знати, какую только удалось собрать. Все, что имелось во Франции великого и благородного, находилось здесь, у подножия престола, среди изобилия шелка, горностаевого и беличьего меха, широченных рукавов, чрезмерно длинных башмаков и ярких, сверкающих одеяний: рыцари, дамы, духовенство, магистраты.
Франсуа узнал троих братьев короля, герцогов Анжуйского, Беррийского и Бургундского; маршалов д'Одрема и де Сансера, адмирала Франции Жана де Вьенна, герцога Луи де Бурбона, графов де Куси, д'Осера, де Жуаньи. Конечно же, находились там и граф де Танкарвиль, а также ректор университета, парижский епископ, какой-то кардинал, наверняка папский легат, и прочая, и прочая…
Но еще удивительнее было присутствие народа. Двери тронного зала открылись, и народ — немой, оробевший — толпился у входа. Франсуа вспомнились Генеральные штаты, чье заседание тоже проходило публично по повелению нынешнего короля — в те времена еще дофина, который созвал их для отмены договора, подписанного его отцом. Очевидно, и сегодня готовилось нечто подобное. Но что же все-таки настолько важное должно было произойти, чтобы потребовался народ в качестве свидетеля?
Завидев новоприбывшего, королевский шамбеллан, Бюро де ла Ривьер, объявил громким голосом:
— Монсеньор дю Геклен!
Король тотчас же встал и пошел навстречу. Дю Геклен хотел преклонить колено, но король его удержал.
— Мессир Бертран, вы весьма задержались в Испании, однако разве не во Франции ваше место?
Дю Геклен пробормотал какие-то извинения, но король их не слушал. Он повернулся, подошел к низкому столу и взял с него некий предмет. Вздрогнув, Франсуа узнал меч с золотой рукоятью в ножнах синего бархата, усеянного лилиями, — меч коннетабля.
Карл V приблизился к дю Геклену.
— Бертран, я хочу, чтобы вы стали коннетаблем.
Тот попятился.
— Государь, есть и другие, более достойные. Я вижу здесь ваших братьев и племянника. А я — всего лишь бедный бретонский рыцарь. Как я осмелюсь отдавать им приказы?
— Мессир Бертран, у меня нет ни брата, ни племянника, которые ослушались бы вас, если я так решил. Примите же этот меч, ибо я не отдам его никому другому.
Король Карл протягивал ему меч с лилиями, а дю Геклен, не осмеливаясь его взять, трепетал — наверняка в первый раз за всю свою жизнь. Франсуа снова вспомнил первую встречу этих людей, таких несхожих меж собою и так друг друга дополняющих, когда при осаде Мелёна бретонец предстал перед королем, только что вытащенный из навозной кучи… Предчувствовал ли он тогда, что все так обернется? Кто знает…
И тут произошло нечто необычайное. Из рядов знати донесся чей-то голос:
— Меч, Бертран! Меч!
И тотчас же, словно эхо, отозвался голос из толпы народа:
— Меч, Бертран! Меч!
А потом и весь зал подхватил эти слова хором:
— Меч, Бертран! Меч!
Франсуа кричал вместе с остальными, пронизанный глубокой радостью. На его глазах творилось нечто великое: знать и народ заговорили одним голосом; казалось, дю Геклен самой своей личностью восстанавливал единство страны. В этот день были забыты и бегство рыцарства при Пуатье, и ужасы Жакерии. Франция вновь стала единой!
Дю Геклен внезапно решился. Резким, почти грубым движением он выхватил меч из рук короля и поднял его над головой. Разразились нескончаемые рукоплескания. И тогда Карл приблизился к нему и, согласно обычаю, поцеловал в губы. Бертран дю Геклен стал коннетаблем!
