момент Моррис ударил его в пах. Тот глотнул воздух, завалился набок, и тут же на него набросились оба нападавших. Один из них стянул ему голову велосипедной цепью, и две пары тяжелых байкерских сапог принялись пинать его под ребра.
На Айка никто не обращал внимания, но он, пятясь, заехал доской по припаркованному автомобилю. Оказалось, что со всех сторон на них смотрят люди: рыбаки, туристы, серферы. Айк вцепился в доску так, словно в ней было его спасение, и, неловко повернувшись, снова ударил по автомобилю. Кругом царили сумятица и страх, отовсюду сбегались люди, стаи голубей взлетали и вновь опускались, как листья на ветру. Где-то завыла сирена, засверкала полицейская мигалка. Хаунд, теперь уже в одиночку, отчаянно отбивался от троих наседавших на него байкеров. В какой-то момент один из нападавших отступил, а другой упал, и Хаунд мог попытаться бежать, но он остался стоять. Сейчас только он отделял Айка от монтировки Морриса.
Только потом Айк понял, что байкеры допустили промах, решившись напасть на них так близко от пирса, где всегда много народу. Наверное, они рассчитывали закончить дело быстро и не ожидали того отпора, какой дал им Борзой. Возможно, у них и вовсе не было никакого плана.
Вокруг вдруг замелькали черно-белые полицейские шлемы. Байкеры даже не пытались бежать; все закончилось так же быстро, как и началось. Вся схватка продолжалась не больше двух-трех минут. И вот уже Айк стоит позади Хаунда Адамса, а на распластанных на капотах полицейских машин байкеров надевают наручники.
Самоанец сумел подняться самостоятельно, но для него пришлось вызвать «скорую помощь». Айк и Хаунд остались одни.
— Вот идиот, — сказал Хаунд, — ну какой же идиот. Связаться с эдакой швалью.
Удивительно, но Айк понял, кого он имеет в виду, и еще более удивительно, что в голосе Хаунда он услышал нотку разочарования, будто тот говорил о своем родственнике, который пошел по дурной дорожке. Не отрывая глаз от моря, Хаунд потряс головой. Очарование раннего утра исчезло. На горизонте не было ни облачка, ярко светило солнце.
— Меня всегда поражал этот парень, — продолжал Хаунд, — он был чертовски, дьявольски талантлив, но сам не понимал, как это у него выходит. Какие он, стервец, резал нижние![4] Когда волны бывали очень большие, он задействовал оба борта, пригибался к наветренной стороне и через долю секунды уже шел на подветренной. Красивый получался разворот, четкий! Я потом видел подобное в кино и сказал ему об этом. Он тогда вообще не понял, о чем я. Он это просто
Айк не был вполне уверен, говорит все это Хаунд ему или самому себе. Но впервые у него не было ощущения, что тот играет с ним, пытается поймать в ловушку. Он просто рассуждал вслух. И впервые Айк видел, что Хаунд по-настоящему искренен — и говорил он о Престоне.
Глава двадцать шестая
Вечерело. Айк сидел на ступеньках меблирашки, смотрел, как за выстроившимися вдоль шоссе домами спускается солнце, и ждал Мишель. Весь день он вспоминал утреннюю драку на пляже и даже подумать боялся, что бы с ним было, не дай Хаунд отпор байкерам и не появись вовремя полицейские.
Пришла Мишель. Айк прошел в ее комнату и подождал, пока она переоденется. Он рассказал ей о том, как дрался Хаунд.
— Может, ты был неправ насчет него, — сказала она.
— Не знаю. Но если б не он, сегодня мне была бы крышка, точно. Он вполне мог слинять и все. Был такой момент, что он мог сбежать, но не стал. Не драпанул. Уж это я точно знаю.
— Я же говорила, что ты ему нравишься.
— С чего бы?
— Вот и спроси его сам.
— Да я уж думал.
— И что?
— Успею еще, — Айк присел на матрас, — он зовет меня сегодня. Хочет обсудить, наверное, как я должен отработать эту новую доску.
— Возьми меня.
— Не знаю, может, лучше, если я пойду один.
Мишель натягивала джинсы. Он смотрел, как исчезает под ними белый треугольник кожи — след от купальных трусиков, — и внезапно ему захотелось никуда не ходить, а просто остаться с ней. И уж тем более у него не было ни малейшего желания брать ее с собой, чтобы на нее пялился Хаунд Адамс.
Она присела рядом.
— Да ладно тебе, — сказала она, — я хочу пойти.
— Тебе просто хочется побалдеть.
Она резко откинулась на матрас, так что тот спружинил.
— Ну и что с того? По крайней мере, у Хаунда всегда хорошая травка.
— Просто я думаю, что должен идти один, вот и все.
— Нет, просто ты не хочешь, чтобы я ходила к Хаунду, — отозвалась она, — потому что ревнуешь.
— Еще чего. — Он вскочил и подошел к окну.
Айк терпеть не мог, когда она говорила тоном эдакой сладенькой малютки. Она лежала, опершись на локоть, волосы рассыпались по плечам, и ему захотелось подойти и согнать с ее лица эту вот улыбочку. И одна из причин заключалась в том, что она была права. Он ревновал. Хаунду не занимать опыта в подобных делах, и если уж он положил глаз на какую-нибудь девчонку, добиться своего сумеет. Айк отвернулся и уставился в темноту за окном. Мишель подошла к нему, голос ее смягчился.
— Зря ревнуешь, — сказала она, — я ведь знаю, что нравлюсь ему. И знаю, чего он хочет. В такого, как он, не трудно втрескаться по уши.
Ему хотелось, чтобы она заткнулась. Как же она резко менялась! Ну просто обалдеть можно. Иногда была такая близкая, такая понятная ему, а иногда они словно говорили на разных языках.
— То есть я хочу сказать, что у меня были такие парни и…
— Ну ладно, ладно.
Не хватало еще, чтобы она пустилась в рассказы о своих прежних парнях.
— Ну что ты психуешь? Я же говорила, что у меня было много парней. Ты так реагируешь, потому что нас воспитали по-разному и в разных местах. Думаешь, это значит, что я не люблю тебя?
Она стояла у него за спиной и при этих словах обняла его шею.
— Нет. Послушай, я не психую, просто думаю, что сегодня мне стоит пойти одному, вот и все.
Она снова присела на матрас.
— Ты ничего не ел, — сказала она.
— Перехвачу что-нибудь потом.
— Загляни ко мне, ладно?
— Ладно, если будет не слишком поздно.
— Будет поздно, все равно заходи.
В дверях он обернулся. Мишель по-прежнему сидела на постели, заложив за спину руки. Длинные тонкие ноги и руки, загорелая кожа, выгоревшие на солнце волосы, маечка, джинсы… Сейчас она была похожа на любую девчонку с пляжа — ну точь-в-точь как те, что сидели на поручнях пирса с маленькими радиоприемничками. Но все же Мишель была другая. Для него она была особенная, и Айк знал, что так будет всегда.
В доме на Пятой было темно. Айк подумал, что опоздал, и чуть было не ушел. Тем более что голова его была занята мыслями о Мишель, и очень хотелось вернуться. Но он решил, что нужно хотя бы
