Тут краснолицый вынул сигарету и подал Муни, который принял ее с удивлением. Вот уже много лет, как никто не предлагал ему закурить. Давно канули в прошлое те дни, когда он курил бханг. Канули вместе со стадом овец и великодушным мясником. Какой там бханг! Теперь у него не было даже спичек. Чтобы разжечь утром очаг, жена шла за огнем к соседке через улицу. Ему уже давно хотелось выкурить сигарету; однажды лавочник дал ему одну в долг, он и сейчас хорошо помнил, какая она была вкусная.
Краснолицый щелкнул зажигалкой и, протянув ее к Муни, дал ему прикурить. Муни глубоко затянулся и закашлялся; мучительно, конечно, но приятно необыкновенно. Откашлявшись, он вытер глаза и заново оценил ситуацию, сообразив, что краснолицый не станет его преследовать. Все же, чтобы не ошибиться, он решил сохранять осторожность. К чему убегать от человека, давшего ему такое крепкое курево? От этих американских сигарет, набитых подсушенным табаком, в голове у него поплыло. Мужчина сказал:
— Я приехал из Нью-Йорка.
Вынул из кармана брюк бумажник и подал Муни свою карточку. Муни отшатнулся. Может, он пытается всучить ему ордер и арестовать его? Бойся хаки! — пронеслось у него в голове. Бери все сигареты, бери бханг или что там еще, но не давай себя поймать. Бойся хаки! Он пожалел, что ему семьдесят лет. Так ведь сегодня сказал ему лавочник. В семьдесят не побежишь. В семьдесят лет подчинишься, что бы там ни случилось. Правда, беду можно попробовать отвести беседой. И он заговорил на чистейшем тамильском языке, которым издавна славилась Критам. (Даже самые злостные клеветники не смели отрицать, что здесь родилась знаменитая поэтесса Аввайар, хотя никто не знал, где именно — в Критаме или в соседней деревушке Куппаме.) Из этого источника непрерывным потоком лился прозрачный тамильский язык, проходивший и через Муни.
— Клянусь богом, господин, — сказал он, — клянусь Бхагваном, который все видит, мы ничего об этом не знаем. Это я вам точно говорю, господин. Если было совершаю убийство, убийца, кто бы он ни был, не избежит наказания. Бхагван все видит. Только не спрашивайте меня об этом, я ничего не знаю.
Несколько недель назад на границе между Критамом и Куппамом под тамариндовым деревом было найдено изуродованное тело. Это вызвало множество толков и пересудов. Подумав, Муни прибавил:
— Здесь все может быть. Народ здесь такой — ни перед чем не остановится.
Иностранец вежливо кивал и слушал, хотя и не понимал ни слова.
— Вы, конечно, знаете, когда был сделан этот конь, — сказал в ответ краснолицый и вкрадчиво улыбнулся.
Почувствовав, что атмосфера смягчилась, Муни тоже улыбнулся и попросил:
— Пожалуйста, уезжайте отсюда, господин, я ничего не знаю. Если мы увидим здесь кого-нибудь подозрительного, обещаю вам, мы его задержим. А попробует убежать, мы его закопаем по горло в яму. Только у нашей деревни всегда была добрая слава. Преступник наверняка из той деревни.
Краснолицый с мольбой в голосе сказал:
— Прошу вас, я буду говорить очень медленно, пожалуйста, постарайтесь меня понять. Неужели вы не понимаете ни одного слова по-английски? Мне казалось, что в этой стране все знают английский. Меня здесь все понимали, только вы не понимаете. Может, вы не хотите говорить по-английски из религиозных или иных побуждений?
Муни издал какие-то странные гортанные звуки и затряс головой. Ободренный иностранец стал что-то длинно объяснять, произнося каждый слог необычайно четко и ясно. Вскоре он уже придвинулся бочком к старику и подсел к нему на пьедестал.
— Понимаете, прошлый август у нас был, возможно, самым жарким в истории. Я работал в одной рубашке в своем оффисе на сороковом этаже. Эмпайр Стейт Билдинг. Вы, конечно, слышали, что в то лето у нас отказали электростанции. Битых четыре часа просидел я у себя наверху без лифта и кондиционированного воздуха. А потом всю дорогу в поезде я думал, а когда вошел в свой дом в Коннектикуте, то сказал Рут (это моя жена): «Зимой мы отправимся в Индию, пора взглянуть на другие цивилизации». На следующий день она первым делом позвонила в бюро путешествий и велела нашему агенту все устроить. И вот я здесь, Рут приехала вместе со мной, она сейчас в Сринагаре, а я осмотрю здесь все и вернусь к ней.
Когда он закончил свой длинный монолог, Муни задумчиво поглядел на него и пробормотал:
— Yes, no.
Сделав эту уступку другому языку, он продолжал по-тамильски:
— Я вот еще какой был, — он показал рукой на фут от земли, — когда услышал, как мой дядюшка говорит…
Не известно, что он собирался сказать, потому что в эту минуту иностранец прервал его:
— Ну и зубы у вас, дружище! Как это вам удалось так хорошо их сохранить. Сколько вам лет?
Старик забыл, что он хотел рассказать, и только заметил:
— У нас ведь скот тоже порой пропадает. Гепард унесет или там шакал, но случается, что крадут и из соседней деревни. Но мы всегда узнаем, кто это сделал. Жрец из нашего храма зажигает камфару и видит в ее пламени лицо вора, а когда его ловят…
И он изобразил руками, как рубят на мелкие кусочки мясо.
Американец внимательно посмотрел на его руки и сказал:
— Понимаю, понимаю… Рубить что-то? Может, я вас задерживаю, вам надо нарубить дров? Где ваш топор? Дайте его мне, покажите, где рубить, и я вам это сделаю с удовольствием. Знаете, это мое любимое занятие, мое хобби. У нас на берег выбрасывает много всякого дерева, по воскресеньям я только и делаю, что рублю дрова для камина. Знаете, я чувствую себя совсем другим человеком, когда сижу у камина и смотрю, как играет в нем огонь. Правда, порой приходится сунуть туда целый воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс», чтобы огонь разгорелся.
Он улыбнулся, вспомнив о «Нью-Йорк таймс».
Муни вконец растерялся, но решил, что лучше все же попытаться ускользнуть. Он пробормотал:
— Пора домой.
И стал осторожно подниматься с места. Американец схватил его за плечо и в отчаянии спросил:
— Неужели здесь нет никого, решительно никого, кто бы мог мне перевести?
Он поглядел на дорогу, но в этот жаркий час она была совершенно пуста. Внезапный порыв ветра закрутил столбом пыль и сухие листья у обочины и понес их в сторону гор. Незнакомец пригвоздил Муни к памятнику и спросил:
— Эта статуя ваша? Может, продадите ее мне?
Старик понял, что речь идет о коне. С минуту он подумал, а затем произнес:
— Я вот еще каким был мальчишкой, когда услышал, как мой дедушка рассказывает про этого коня и воина, а мой дедушка сам был вот каким мальчишкой, когда слышал, как его дедушка, чей дедушка…
Краснолицый прервал его. Показав на коня, он сказал:
— Я дам вам за него хорошую цену. Не зря же я здесь остановился!
Он ни минуты не сомневался в том, что глиняный конь принадлежит Муни. Возможно, он пришел к этому выводу оттого, что тот сидел у подножия коня, напомнив ему других продавцов сувениров в этой стране.
Муни посмотрел в ту сторону, куда был направлен указующий перст краснолицего, и смутно осознал, что тема переменилась. Обрадовавшись, что тот хоть на время забыл о трупе, он восторженно повторил:
— Я вот такусенький был, когда мой дед рассказал мне об этом коне и воине, а мой дед сам был вот такусенький, когда ему…
Каждый раз, когда он пытался говорить о древности памятника, он лишь глубже погружался в трясину воспоминаний.
Муни говорил на таком тамильском языке, что самый звук его производил бодрящее впечатление. Иностранец слушал как зачарованный.
— Жаль, что у меня нет с собой магнитофона, — сказал он с приятной улыбкой. — Ваш язык звучит так красиво. От каждого вашего слова у меня прямо в ушах звенит от удовольствия. — И он показал на свои уши. — Вам свой товар рекламировать не надо. Я и так понимаю ему цену. Можете не объяснять его достоинств.
— В школу я никогда не ходил, — говорил Муни. — В те времена одних только браминов посылали в
