— Ну, что ты стоишь? — спросил Мали. — Садись, только не крути колесо. От него шум, а я хочу поговорить с тобой.
У Джагана засосало под ложечкой. Он облизал пересохшие губы, отошел от прялки, сложил на груди руки и спросил:
— Что ж, скажи, чего ты от меня хочешь.
— В городе все только о тебе и говорят, — произнес Мали тоном обвинителя.
Джагана передернуло, но он промолчал.
«Когда обстоятельства вынуждают тебя принять свое новое „я“, противиться бесполезно», — думал Джаган, и постепенно под ложечкой у него перестало сосать.
— О чем говорят? — спросил он. У него уже не было прежнего ужаса перед сыном. — И кто это «все»?
— Саит из «Дворца блаженства» и еще кое-кто вчера говорили о тебе.
Джагану не хотелось продолжать беседу на эту тему.
— Пускай себе говорят, — пробормотал он.
Ему было нелегко так разговаривать с Мали — ведь раньше, бывало, он с трепетом ловил каждое слово сына. Ему хотелось крикнуть: «Я теперь другой и говорю поэтому по-другому». Он не видел, что выражало лицо сына, — месяц исчез за верхушками пальм, а в тусклом желтоватом свете лампочки, ввинченной Джаганом, все лица и все выражения были одинаковы.
Мали вынул из кармана какую-то бумажку, поднес ее к глазам и с упреком сказал:
— Почему ты не ввинтишь лампочку поярче?
Джаган ответил:
— Световые лучи должны успокаивать зрительный нерв, а не раздражать его.
Мали цинично улыбнулся и сказал:
— Это телеграмма от моих компаньонов, она пришла сегодня днем.
С Джагана достаточно было одного слова «компаньоны», дальше можно было не слушать. Сорок восемь часов назад он бы испугался, но сейчас он был совершенно спокоен.
«Я так переменился за эти несколько часов, а мальчик об этом и не подозревает, — размышлял он. — Надо мне быть с ним поласковее. Вреда от этого не будет. В конце концов…»
Его охватила привычная нежность и сожаление, что он так сухо говорит с сыном.
— И что же в телеграмме? — спросил он.
Мали снова поднес телеграмму к глазам, но разобрать текст не смог и прочитал по памяти:
— Экстренно телеграфируйте… ситуацию с нашим проектом.
Джаган растерялся. Слова были какие-то странные. Если не считать слова «телеграфируйте», он не понял в телеграмме ничего.
— Зачем же телеграфировать? — сказал он. — Можно послать обычное письмо.
Мальчик ответил:
— В делах нужна быстрота. Почему ты не предоставишь это мне? Я знаю, что делать. Что мне им ответить?
— Что такое «ситуация»? О какой ситуации речь?
Мали сжал кулаки и сказал:
— Продолжаем мы наше дело с машинами или нет?
— Ты хочешь поговорить об этом сейчас? — спросил Джаган.
— Мне нужно знать.
Внезапно Джагану стало жалко сына — тот сидел перед ним такой потерянный и грустный, и он проклял преграду, которая вставала между ними всякий раз, когда они были вместе.
— Сынок, — сказал он, — я отдам тебе лавку. Она твоя… Возьми ее.
При слове «лавка» мальчик поморщился. К счастью, лампочка светила так тускло, что можно было этого не замечать.
— Запомни раз и навсегда, не хочу я быть… — Он замолчал, а потом прибавил: — Я узнал много ценного в Штатах, это стоило несколько тысяч долларов. Почему наша страна не хочет использовать мои знания? Я… я не могу…
Как он ни избегал слов «продавец сладостей», его отвращение к этой профессии было очевидно.
Они помолчали, а потом Мали сказал, чтобы раз и навсегда покончить с этим разговором:
— Во всяком случае, твое дело сейчас ничего не стоит.
— Кто это тебе сказал?
— Все об этом только и говорят. Ты что хочешь доказать?
Джаган молчал. Мали снова описал во всех подробностях роман-машину, повторяя содержание своего проспекта. Джаган слушал, а звезды на небе свершали свой путь. Когда Мали дошел наконец до конца своего проспекта и замолчал, Джаган спросил:
— Где Грейс?
— А что? — сказал сын.
Джаган не знал, как ответить, впрочем, он не обязан был отвечать на каждый вопрос.
Мали не отставал:
— Я должен знать, входишь ты в наше дело или нет.
— Что, если я скажу «нет»?
— Тогда Грейс уедет. Придется нам купить ей билет на самолет. Вот и все.
— При чем тут Грейс? — спросил Джаган. Все это представлялось ему таким же запутанным и загадочным, как мешанина проволочек в его радиоприемнике.
— Зачем ей здесь оставаться? — ответил сын просто. — Ей здесь нечего делать.
— Не понимаю, о чем ты говоришь. Я тебя вообще никогда не понимал. Позови ее, я хочу с ней поговорить.
Он привык к Грейс и пришел в отчаяние, от мысли, что может потерять ее.
— Она вышла, — ответил Мали кратко.
— Так поздно? Куда?
— Она имеет право идти куда захочет. Кто ей это запретит?
— Дело не в том, — сказал Джаган.
Видно, самой судьбой им было суждено не понимать друг друга. Какая-то невидимая сила, казалось, тянула их за язык и заставляла говорить не то, что они хотели сказать.
Джаган в отчаянии поднялся, наклонился к сыну и закричал:
— Куда она ушла? Почему? Разве ей здесь плохо?
Мали встал.
— Ты кто такой, чтоб запретить ей идти, куда она захочет? — сказал он. — Она свободна, не то что невестки в этой проклятой стране.
— Мне просто хотелось узнать, к чему ей уходить. Конечно, она свободна… Кто с этим спорит?.. Но чем ей здесь плохо?
— А почему ей должно быть хорошо? — закричал Мали. — Проклятый городишко, жизни здесь никакой нет. Она привыкла к хорошей жизни. Она приехала сюда работать, а теперь уезжает, потому что здесь ей нечего делать.
Джаган проглотил слова, которые просились ему на язык: «Но ведь она метет и убирает весь дом. А дом немаленький, и дела ей хватает на весь день. Чего же ей еще желать?»
— Она приехала сюда из-за нашего проекта, — объявил Мали. — Чтобы работать со мной. Ты же видел ее имя в проспекте?
Джаган уже постиг искусство оставлять вопросы без ответа.
Мали встал и сказал:
— Раз ей здесь нечего делать, она уедет — вот и все. Нужно немедленно купить ей билет на самолет.
— Но жена должна оставаться с мужем, что бы там ни случилось.
— Это в твое время так было, — сказал Мали и ушел.
Эту ночь Джаган не спал. Его тревожила запутанность положения. Грейс так и не появлялась. А ему
