таким образом (несмотря на растущий интерес к медитации) трансперсональная природа осознанности не выводится точно.
Гештальт-терапия обычно воспринимается как гуманистический, а не трансперсональный подход, что является отражением отсутствия концептуального аппарата, однако в ней легко разобраться, если принять, что духовность в Гештальт-терапии есть, но скрыта от глаз. С таким «есть» я понимаю отрицание Перлсом обычной религиозности и неприемлемость теистического языка. (Как-то я поблагодарил его вдохновленную работу с нами, а он сказал: «Наверное, это единственный случай, где можно сказать: Слава Богу»). Его обычная практика реагирования на «духовные» беседы (и на любые другие беседы) как на невротический симптом была довольно своеобразна, можно даже сказать, чрезвычайно духовна в том, что с ним нужно было общаться без всяких символических и идеологических подпорок. Я хорошо помню выражение лица одного священника, в ответ на религиозные высказывания которого Фритц сказал: «Я чувствую себя отчужденным от вас вашим Богом»,- и добавил: «Вы ставите Бога между собой и мною». Безусловно, он стремился к квази-универсальному усложнению непосредственного действия в озарении данного момента моделями отношения, призванными очертить истинную реальность. Многие затруднялись в признании в нем духовного руководителя после того, как он с сарказмом говорил об их сакральных верованиях, т.е. они считали его работу «антидуховной».
Духовность не является предметом идеологии, а трансперсональная природа подхода, ко всему прочему, еще и отвергает идеологические высказывания. Личные переживания сатори Перлса (описанные в его автобиографии), его опыт медитаций (он мне как-то рассказал, когда мы жили в Эзалене, что медитирует по крайней мере по часу в день) служат фоном перевода или Гештальт-терапии - возможно, бессознательного - в современный эквивалент буддистской практики.
Буддистская практика представляет собой выработку осознанности плюс мораль; то же самое и в Гештальт-терапии, хотя даже слово «мораль» может казаться таким же от нее далеким, как духовность. Поскольку терапевтический процесс в гештальтном подходе влечет за собой попытку ослабления того, что Карен Хорни (аналитик Перлса) называет «тиранией долженствований», с чем ординарная мораль идет рука об руку, то этот подход может поначалу показаться не только антидуховным, но и аморальным. Однако при более глубоком исследовании он порождает контекст (особенно в своих групповых формах) для практики таких добродетелей, как смелость и аутентичность, являющихся сутью морального развития - вне специфических правил поведения. В самом деле, как я уже говорил, действия терапевта могут быть поняты, с одной стороны, как систематическое негативное усиление фальши и как поддержка изначального самовыражения.
Мораль можно понимать как межличностную работу традиционной духовности. Ранние учителя различных культов, должно быть, ясно себе представляли, насколько ментальное развитие может быть самообманом, если соответствующая практика ведется без фундамента, направленного на выход из таких отвратительных примеров поведения, которые называются «страстями»: не обмани, не укради, не убий или не причини зла - это восточные пути роста, которые представляют собой не просто мораль, поскольку они вписались в мозаику наших традиций, как в Патанджали, предваряя самадхи, или в буддистском Восьмеричном Пути Благородства, аспектами добродетельной жизни и благих намерений, которые происходят от правильного взгляда на вещи, готовят почву для правильного суждения и концентрации. Трудно вообразить успешную попытку вести чистую, незапятнанную жизнь в таком традиционном смысле без процесса изменения личности, вызывающего сокращение дефицита требований и увеличение доверия к заблуждениям. При отсутствии соответствующего ментального контекста в условиях авторитаризма (которые оба являются нашим культурным фактом), мораль превращается в морализаторство, которое ведет не к увеличению трансцедентности дефицита (т.е. к непривязанности), а к репрессии.
Расцвет нашей некогда пуританской Америки был вызван падением репрессии, точно так же и со многими терапиями - в основе которых психоанализ, которые характеризуются не контролем поведения, а отказом от контроля; не сдерживанием, а выражением.
Гештальт-терапия до известных пределов (подобно другим современным терапиям) является путем к осознанию через экспрессию - не только вербальную, но и моторную, образную, говоря шире, художественную. Часто забывается, что Гештальтный подход привлекает менее значительные и менее выраженные элементы добровольного сдерживания: сдерживание навязчивых концептуализаций, манипуляций, неаутентичного поведения («игры»). Верно, в рамках Гештальта «все развивается» настолько, насколько это выражаемо, ее экспрессия, а не обыгрывание, инсценировка, как в контексте управляемого переживания, не является чем-то, что можно назвать правилом Гештальтам. В особенности потому, что манипуляционный, неаутентичный характер поведения неврастенического вида бытия влечет попытку избегания определенных переживаний, терапевт должен настоять на уходе от подобных избеганий, «остаться с этим», как бы больно и и неприятно это ни было. Перлс считал, что наше осознание задавлено, потому что мы не принимаем свое страдание, т.е. терапевтический процесс обязательно задействует (как в духовных традициях, можно было бы добавить) элемент строгости. Можно сказать, что основная суровость является не потворством тому, что в духовных традициях называется эго, а Перлс называет «характером» и соотносит с системой атрофированных фиксированных реагирований, мешающих органичному функционированию. По его мнению (что было в свое время непопулярным), идеальный человек должен быть вне характера, это можно передать как: «должен функционировать на трансперсональном уровне».
Поскольку Перлс не был пламенным дуалистом - в том смысле, что отвергал «Предрассудок, что есть разделение», он говорил: «Наоборот: есть взаимозависимость обеих субстанций, и ментальной, и физической», терминам душа или Высшая сущность он предпочитал слово организм. Для него «единство ментального и физического является истинно органичным». Его выбор терминологии (заимствованный у Смутса и Голдштейна), без сомнения, способствовал обобщенному впечатлению, что его подход скорее материалистичен, чем духовен (т.е. трансперсонален). Такое суждение легко развеивается, если повнимательней присмотреться к его пониманию осознанности (вместе с пониманием пространства и времени), принадлежащей триединой вселенной на разных уровнях организации. Более того, он говорит в книге «В мусор и обратно» [68]:
И еще:
Если моралью Гештальт-терапии является аутентичность и неманипуляция (собой или другим), то тренировка осознанности, по определению Симкина - это «Я и Ты, здесь и сейчас». Другими словами, это практика осознанности в отношении (хотя иногда это может быть и отношением со своим внутренним «я»). В этом она отличается от буддистской практики медитации или Випассаны, которая в своей основе является практикой осознания в изоляции. Являясь тренировкой осознанности (седьмой ипостасью Восьмеричного Пути Будды), т.е. трансперсональным процессом, практика осознания в отношениях может быть характеризована, как и вся Гештальт-терапия в целом, привнесением трансперсонального в межличностное, интерперсональное.
Культивация осознания «сейчас и теперь» в Гештальт-терапии идет рука об руку с другим вопросом, выделяемым традиционными психологиями, буддизмом в частности. Назовем это открытостью: знание того, что нам дано здесь и сейчас в наших полях переживаний, задействует основной жест позволения - неугнетаемое принятие переживания, которое, можно сказать, в свою очередь задействует отказ от стандартов и ожиданий. И поскольку такая открытость вскрывает ментальное содержание, она находится, опять-таки, в трансперсональной сфере. Она выражается в Гештальт-терапии по-разному, иначе, чем
