— Тогда они пеняй сами на себя, — сказал пан Артамон, пожав плечами, — разве кто обязан дать ответ богу и людям за зло, другими производимое? — Тут помолился он перед иконами, простился с гостями, сел в бричку и пустился на хутор пана Ивана старшего.
Пан Харитон, оставшись временным хозяином всего хутора, с восторгом помышлял о том блаженном времени, когда сделается настоящим помещиком, ибо от проницательных взоров его не скрылось, что Раиса и Лидия с первого взгляда пленили сердца его братьев. Когда он при первом удобном случае объявил жене весь план к приобретению потерянного посредством выкупа, то она и с своей стороны подтвердила его догадки о впечатлении, произведенном любезными дочерьми над добрыми, великодушными и богатыми юношами.
Наступила ночь, и молодые запорожцы объявили, что опочивальнею своею избирают беседку в саду, стоящую в конце у забора. Пан Харитон, не находя причины оспоривать сего желания, охотно на то склонился. Правда, ему хотелось поскорее сблизить между собою молодых людей, распорядясь так, чтоб они как можно чаще виделись между собою; но и то сказать, что панский дом хотя устроен был удобно и снабжен всем нужным, однако всегдашнее пребывание в нем двух посторонних молодых мужчин могло служить для застенчивых девиц некоторым отягощением. Итак, Лука получил приказание натаскать сена в помянутую беседку, запорожцы удалились, и пан Харитон, опускаясь в постелю, сказал жене:
— Десять лет прошло, как я с таким спокойствием, какое теперь чувствую, не отходил ко сну! Ах, сколько мы будем счастливы, когда сами себе скажем: добрые дочери поправили то, что злой отец расстроил!
— Я имею основательную причину думать, — примолвила жена, — что твои друзья сделали впечатление на сердца дочерей наших!
— С богом! В добрый час! — произнес пан Харитон, и вскоре все в доме успокоились.
Думаю, что все, кому случится читать сию повесть, давно уже догадались, что мои молодые запорожцы Дубонос и Нечоса не кто другие, как Никанор и Коронат, ученые сыновья панов Иванов. Что же понудило их сделаться оборотнями? Как очутились они в Батурине, а особливо в тамошней темнице? Прочтем далее.
По возвращении молодых друзей из Полтавы они — о чем мы давно знаем — страстно полюбили прелестных дочерей пана Занозы и получили соответствие. Кому же открыть тайну сердец своих? от кого искать совета и помощи? Объявить прямо родителям, как бы в другом случае и следовало, в их обстоятельствах значило бы навлечь на себя проклятие отцов своих, а бедных красавиц видеть изувеченными неукротимым паном Харитоном. Итак, любовники прибегли к своему деду, пану Артамону, которого знали в первой молодости и после наслышались о его кротости и великодушии. Сего-то доброго старца посетили они тайно от родителей и открыли со всей пылкостию первой любви состояние сердец своих. Выслушав повесть их с особенным вниманием, он сказал:
— Дети мои! я весьма далек от того, чтобы законную любовь опорочивать, равно как и честные средства, коими она приобретается; однако ж и того не могу одобрить, чтобы заключать обыкновенные союзы без полного согласия родителей, а вы знаете, какую жестокую войну ведут между собою ваши отцы с отцом ваших любовниц! Есть одно только средство, могущее усмирить упрямых ратоборцев и по времени примирить их между собою; однако ж вы должны взять терпение! Вам уже известно, что я по прежним связям веду пространную переписку с членами не только сотенных или полковых, но и войсковой канцелярии. Позыванья отцов ваших с паном Харитоном кончатся так, как и должно, то есть общею гибелию. Если и тогда нравы их не смягчатся, то я готов оказать вам всякое вспоможение; но опять повторяю, что не прежде приступлю к сему, как в помянутое время, которое, как имею причину думать, наступить не замедлит. В течение сего времени вы постарайтесь вызнать нравы невест своих и их обычаи или привычки, которые иногда столь же глубоко вкореняются, как и врожденные склонности. Никогда не забывайте, что вы шляхтичи и что честь должна быть для вас столько же дорога, как самая жизнь. Не подражайте тем чужеземным развратникам, которые готовы резаться или стреляться с друзьями за одно насмешливое слово или даже за один непочтительный взор, а любовниц своих не совестятся доводить до края пропасти и, мгновенно низвергая туда неосторожных, неопытных, легковерных преступниц, считают сие делом богатырским, и кто из таковых витязей не хвастается сим всенародно, тот почитается за самого скромного, честного человека. Я твердо уверен, что вы, быв воспитаны во храме мудрости и чистоты, никогда не поддадитесь льстивому внушению гнусного Асмодея, хотя бы имели все способы к удовлетворению прихотям чувственности.
Старик говорил молодым внукам довольно продолжительную и весьма сильную речь о славе и счастии человека, побеждающего свои страсти, и юноши, выслушав его с должным вниманием, торжественно объявили, что, следуя внушению рассудка, усовершенствованного познанием философии, они нимало не боятся злых козней Асмодеевых и навсегда пребудут тверды в правилах, почерпнутых ими в полтавской семинарии. Добродушный дед, полагая, что достаточно испытал образ мыслей своих внуков и укрепил их в добродетели, отпустил с миром восвояси, наказывая посещать его тайно, дабы не раздражать своих родителей, давно уже противу него огорченных за обнаружение и охуждение их глупостей.
Никанор и Коронат, быв ободрены ласками деда, возвращались домой весьма довольны своею догадкою — обратиться к нему за помощию и за советом; при всем том им казались излишними и даже смешными увещания пана Артамона, чтоб они в обращении с прелестными сестрами не отступали от путей чести и добродетели.
— Он, конечно, забыл, — произнес с гордой улыбкой Никанор, — что мы питомцы полтавской Минервы и наизусть знаем всю жизнь каждого из древних философов, отличивших себя постоянством и твердостию, которые доходили иногда до бесчувственности; что же мешает нам уподобиться сим великим смертным и в объятиях прелестных сирен дышать чистою платоническою любовию? О дед Артамон! по всему видно, что ты в молодости своей ни в какой семинарии не набирался мудрости!
Из первой части сей повести мы видели, как долго наши стоические философы пребыли тверды в правилах сей секты: все читатели — я надеюсь — еще не забыли ночного приключения на баштане, откуда бедные сестры возвратились домой в полночь и притом в великом беспорядке. Хотя Никанор был тогда, как и во всякое время, храбрее и предприимчивее друга своего Короната, хотя утешал его припоминанием дорогого правила:
— Ах! дед Артамон, и не учась по-латыни, во сто раз умнее многоученых своих внуков, которые в существе не что другое, как высокомерные глупцы, нимало самих себя не разумеющие!
Никанор всю ночь провел без сна, и едва заря занялась на небе, он был уже в дороге. Куда? Нетрудно догадаться: к хутору доброго умного деда. Во время пути он мысленно сочинял речь по всем правилам хрии*, не жалея риторических фигур и не скупясь на самые звонкие выражения. Когда достиг он предмета своего путешествия, то солнце полным кругом блистало на тверди. Быв представлен пред деда, сидевшего за столом с своею старухою вместе с несколькими гостями, у него в доме ночевавшими, Никанор, с городскою учтивостию отдав каждому свое почтение, сказал:
— Дедушка! я имею крайнюю надобность переговорить с тобою один на один!
— Ба, ба! — сказал пан Артамон с дружелюбною улыбкою, — пойдем в мою моленную; там никто не помешает тебе свободно объявлять свою тайну.
— Не лучше ли отложить тебе, любезный внук, важную твою исповедь до окончания завтрака? — спросила добрая Евлампия с заботливостию.
— Нет, бабушка. Завтракать можно после или и совсем без него обойтись; но без умного совета, когда настоит в нем крайняя нужда…
— Пойдем, пойдем! — прервал слова его дед, и на лице старца изобразились заботливость и беспокойство.
Вошед в уединенную комнату, пан Артамон запер за собою двери и, севши на лавке, произнес:
— Ну, дорогой внук! начинай свое открытие.
