читателям с фотографии, напечатанной в газете. Да что фотография! Марфа Григорьевна, и та перестала верить, что когда-то была матерью правого края. Бедной женщине начало казаться уже, что ее сын родился с телефонной трубкой в руках и первой фразой, которую ребенок сказал матери, была: 'Зайдите в следующий раз. Сегодня я занят'.
В декабре прошлого года Вельможкин был переброшен на работу в городской коммунхоз, и на его место в горкоме сел Квасов. Когда на следующий день заводские комсомольцы пришли в горком, то они увидели в приемной секретаря знакомую фигуру златовласой Дуси.
— Что, занят? — безнадежно спросили комсомольцы,
— Да, — привычно ответила Дуся. — Вам придется обратиться к инструктору.
Но комсомольцы не обратились на сей раз к инструктору. Они взяли и прислали письмо в редакцию.
'Высоко в небе, — писали комсомольцы, — живет владыка вселенной — солнце. Живет скромно, просто…'
Дорогие комсомольцы, вы хотели смутить Квасова таким сравнением. Увы! Константин Петрович давно уже разучился смущаться. Солнце! А что для него солнце? Разве солнце в курсе? Вот если бы ему, Квасову, поручили ввести это самое солнце в курс, он бы навел там порядок. Поставил бы стол, телефон, посадил бы в приемной Дусю…
Нет, не надо пускать Дусю на солнце. Пусть солнце останется самим собой и светит нам всем как умеет. Уж если наводить порядок, то давайте начнем с Квасова.
УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВЫХ
Новогодний костюмированный бал был в самом разгаре. Самодеятельный оркестр из трех музыкантов, усевшись для солидности в четыре ряда, томным аккордом закончил очередной вальс. Калькулятор планового отдела Удовиченко, добросовестно изображавший на вечере роль великосветского распорядителя танцев, быстро вбежал на сцену и, оглядев зал, сказал с французским прононсом:
— Полька! Кавалеры, а друа, дамы, а гош! Маэстро, — кивнул он в сторону оркестра, — прошу!
И когда зал закружился под звуки баяна, трубы и мандолины, Вася Удовиченко обратил внимание на предосудительное поведение Григория Хмары, одетого в костюм Тараса Бульбы. Григорий стоял в мало освещенном углу зала и о чем-то интимно беседовал с Джульеттой.
— Пардон, камрады! — крикнул Вася, подбегая к воркующей паре. — Вы искажаете классическое наследство. Джульетта должна флиртовать не с Тарасом, а с Ромео.
Но ни «дочь» Вильяма Шекспира, ни «сын» Николая Васильевича Гоголя не обратили внимания на это замечание. Распорядитель танцев для ясности перешел с французского на украинский.
— Гриць! — сказал он Бульбе. — Ты чув, шо я казав?
— Чув, та не зразумив, — ответил Бульба. И для того, чтобы окончательно внести ясность в этот вопрос, он обратился к Джульетте: — Может, вы хотите, Настенька, пройтись с этим самым Ромео?
— Та хай ему буде лихо! И шо вин за хлопец? Ни сказать, ни танцевать…
— Как знаете, камрады, — пролепетал растерявшийся распорядитель и ускакал к оркестру.
Короче, все на этом вечере шло нормально. Время подходило к двенадцати. Комсорг Проценко готовился уже подняться на сцену, чтобы поздравить молодежь с Новым годом, как вдруг по клубу зловеще пронеслось:
— Чикушка!
Это слово прозвучало, как выстрел на симфоническом концерте. Музыканты прекратили игру, не закончив вальса, и баянист стал предусмотрительно укладывать свой инструмент в ящик. Испуганная Джульетта с надеждой оглянулась на Тараса, но того и след простыл. Он исчез, даже не простившись.
А Чикушка уже действовал. Сначала он влез на хоры и мило обсыпал головы литературных героев квашеной капустой. Затем пустил живого мышонка в муфту Анны Карениной и устроил короткое замыкание, сунув гвоздь в электрический штепсель.
Часы били двенадцать. Но комсорг не поднялся на сцену с поздравлением, и членам комитета пришлось впотьмах выбираться из клуба.
— Надо идти за помощью!
Начальник милиции встретил комсорга, как старого, доброго знакомого.
— Небось, опять на Чикушку жаловаться пришел?
— Опять! Вечер сорвал. Капустой кидался. Пробки электрические пережег.
— Ножом никого не ударил?
— Нет!
— Плохо! — мрачно заметил начальник милиции. — Не могу я его за капусту под суд отдать.
— Житья от него нет! — чуть не плача, сказал комсорг. — Девушки в общежитие ходить боятся. Он из-за угла водой их окатывает на морозе.
— Строптивый паренек! Ты его вовлеки в какой-нибудь кружок, — посоветовал начальник, — у него кровь и свернется.
— Куда вовлечь?
— Да хотя бы в духовой оркестр. Пусть человек музыкой занимается.
— Уже вовлекал! — сокрушенно сказал комсорг. — Он у нас барабан пропил.
— Поймали с поличным?
— Нет.
— Тогда могу только сочувствовать. Вот когда поймаете его за руку, приходи — помогу.
Нам не известно, знал ли Чикушка про те переговоры, которые велись между начальником милиции и комсоргом деревообделочного комбината, только чувствовал себя он совершенно спокойно. И хотя действовал Чикушка без ножа, однако весь поселок жил в страхе.
Правда, кровь в этом молодом человеке играла не все триста шестьдесят пять дней в году. Месяц, иногда полтора он вел себя вполне прилично. Вытирал нос собственным рукавом, а не беретом какой-нибудь тихой девушки. Но вот на него находило какое-то затмение, и молодежь с семи часов вечера пряталась по общежитиям, закрывая двери на три запора:
— Чикушка идет!
И вдруг Чикушка переродился. Стал тихим, скромным пареньком. Что же оказало такое благотворное влияние на хулигана? Кружок кройки и шитья или шесть месяцев тюремного заключения? Ни то и ни другое. Решающее слово в этом деле сказал Миша Кротов, сцепщик близлежащей станции. Миша увлекся Настенькой, той самой девушкой, которая была покинута в трудную минуту Тарасом Бульбой. Причем увлекся так сильно, что трижды в неделю, то есть каждый свободный от дежурства вечер, не ленился отмеривать по пяти километров от железнодорожной станции до поселка, чтобы провести час — другой со своей любимой.
И вот в один из таких вечеров, когда Миша о чем-то тихо шептался с Настенькой в коридоре общежития, был поднят сигнал бедствия:
— Чикушка идет!
— Прячься! — испуганно сказала Настенька.
Миша Кротов в ответ только махнул рукой:
— Обойдется и так.
Не успел он закончить фразы, как в комнату ввалился Чикушка, окруженный тройкой восторженных мальчишек. Он хозяйским взглядом оглядел комнату и сказал:
— Грязно у вас в коридоре.
И, сдернув с чьей-то койки белую накидку, стал вытирать свои сапоги. Настенька взвизгнула и забилась в угол.
— Положи на место накидку! — неожиданно сказал Кротов.
Чикушка сплюнул сквозь зубы, даже не подняв головы. Тогда сцепщик взял Чикушку за ворот,
