достижениях, которых не было.
Зав. райфо оказался не только очковтирателем, но и греховодником. Он пытался организовать при своей особе нечто вроде гарема. Разык Азимович сделал даже одной из своих сотрудниц грязное предложение и получил в ответ звонкую пощечину.
Секретарь райкома полон негодования. Секретарю хочется выставить этого нечистоплотного гражданина за дверь. Но секретарь не выставляет, он смотрит в лицо Разакову и не узнает его. Вместо широкой, дежурной улыбки на этом лице теперь застыли скорбь и печаль. Разаков ни от чего не отказывается. Ни в чем не оправдывается.
— Да, занимался припиской. Да, получил пощечину.
Разык Азимович смотрит на секретаря взглядом обреченного человека, и из его глаза скатывается вниз на пол слеза. Всего одна. Но ее одной хватило, чтобы внести смятение в душу секретаря. Секретарь бросается к графину с водой. Вместо того, чтобы ругать очковтирателя, секретарь ругает в душе себя. Не был ли он слишком суров с этим Рязановым? Не сказал ли чего лишнего?
Мужская слеза выбила секретаря из привычной колеи, обезоружила его. Разаков ушел, а секретарь райкома все еще вне себя. Конечно, оставлять Разакова в райфо дольше нельзя. Однако ему нужно дать возможность исправиться. Но где? Две недели думал секретарь и наконец пришел к заключению, что наиболее подходящим местом для исправления антиобщественных черт характера зав. райфинотделом будет пост директора швейно-трикотажной фабрики.
Так наступил второй этап в жизни и деятельности Разыка Разакова, и продолжался этот этап примерно около года. Однако старые антиобщественные черты характера вместо того, чтобы исчезнуть, обросли за это время новыми, не менее отвратительными. Очковтиратель стал грубияном, фанфароном. Он ни с кем не желал считаться. Ни с людьми, ни с общественными организациями. Для Разакова на фабрике был только один авторитет — сам Разаков. Ему ничего не стоило накричать на рабочего, оборвать его на собрании, выставить из кабинета инженера. Мало разбираясь в тонкостях швейного и трикотажного производства, он вмешивался в технологический процесс, менял размеры, раскрои. Брак рос не по дням, а по часам.
Над головой Разыка Азимовича сгустились тучи. И снова ему пришлось идти в райком, снова менять свой малоприятный бас на медоточивый полушепот. И он сменил. И он пошел. Вежливо поклонился уборщице, поздоровался за руку с курьером,
— Как здоровье? Ваше? Вашего драгоценного отца? Старшего сына?
Так с широкой улыбкой на лице он снова входит в кабинет секретаря.
— Ну теперь Разыку Разакову несдобровать, не вывернуться, — говорит кто-то из сидящих в приемной.
И он в самом деле не вывернулся бы. Но… искусство сценического перевоплощения было доведено у Разакова до совершенства. Разакова ругают, называют бюрократом, грубияном, а он стоит и только обреченно хлопает своими пушистыми длинными ресницами. На этот раз Разаков даже не льет слез. Он ждет, пока секретарь выговорится, успокоится. Затем выдерживает паузу и, бросив трагическим полушепотом три слова, уходит,
— Жена, дети. Простите.
Бракодел и очковтиратель и в самом деле отец большого семейства. У него три сына и четыре дочери. Ну, как только не пожалеть?
Разыку Азимовичу на сей раз была подобрана для исправления недостатков должность директора базовой столовой № 28. Эта столовая должна была снабжать горячими обедами и завтраками городских школьников. Отец, большого семейства, кому как будто бы, как не ему, и поручить такую почетную, благородную задачу. Но, как выяснилось позже, отец большого семейства не любил детей. Ни своих, ни чужих. В результате работа школьных буфетов была сорвана. Продукты, предназначавшиеся для детей, раскрадывались, портились на складе.
Отдел торговли решил снять негодного директора с работы, а бюро райкома партии добавило: не только снять его, но и послать на низовую работу.
После этого заседания бюро прошло всего два дня, и в приемной секретаря снова появился Разаков.
— Как здоровье? Ваше? Вашего отца?
В какой роли предстал на этот раз перед секретарем мастер сценического перевоплощения, мы не знаем, только вместо низовой работы Разык Разаков снова очутился на посту директора уже не столовой, а лесного склада.
— Я заявил протест против такого назначения, — сказал прокурор района, — но с моим мнением не посчитались.
Разаков работал в этом далеком горном районе во многих организациях. Был финансистом, кулинаром, швейником. Стоял во главе лесных, мукомольных, снабженческих организаций. Он раз десять «тонул» и столько же раз снова всплывал на поверхность. В районе его так и зовут — «Ванька-встанька». Местная газета посвятила деятельности Разакова немало фельетонов. По материалам этих фельетонов можно было бы написать роман о никчемном директоре. Но… фельетоны печатаются, а никчемный директор продолжает оставаться директором.
— Сердечный, добрый человек наш секретарь райкома. Разаков — глава большой семьи. На его иждивении не только три сына и четыре дочери, но и тесть с тещей, два племянника, племянница, вот в чем дело, — говорят жители района.
Добрый секретарь. Но ведь эта доброта за чужой счет. За счет дела, которое проваливает Разаков. За счет людей, которым он грубит, за счет детей, которых он лишает горячих завтраков.
Написал я этот фельетон и подумал: не постигнет ли и его злая участь всех предыдущих фельетонов о Разыке Разакове? А может, нет? Может, на этот раз никчемному директору будет предоставлена возможность излечиться от антиобщественных черт своего характера не на ответственной, а на какой- нибудь скромной низовой работе, как это и рекомендовал райком партии.
ПОЖАЛЕЙТЕ МАРИНУ!
Весь день имя Георгия Корниловича Мосцицкого не давало покоя работникам юридического института. По поводу этого имени звонило превеликое число всяких ответственных и полуответственных сотрудников главка товаров широкого потребления и все с одной просьбой:
— Не отправляйте Георгия Корниловича из Москвы, он очень нужен нашему главку.
Наконец к вечеру запыхавшийся курьер принес в дирекцию института официальную бумагу: «Георгия Корниловича направьте в наше распоряжение».
Кто же такой Георгий Корнилович, и почему он так экстренно понадобился главку? Может быть, Георгий Корнилович академик, и начглавка ищет помощи и совета этого маститого ученого по вопросам производства товаров широкого потребления?
Да ничего подобного! У Мосцицкого отродясь не было ни учености, ни маститости. Мосцицкому был всего 21 год. Товарищи зовут его не Георгием Корниловичем, а много проще. Одни — Юрой, другие — Жорой. Тогда, по-видимому, этот самый Юра-Жора учится в каком-нибудь текстильном или кожевенном институте, и начальник главка спешит законтрактовать будущего специалиста по производству ширпотреба за своим главком? Тоже нет. Мосцицкий учится в юридическом институте, а это учебное заведение, как известно, готовит не текстильщиков и не кожевников, а судебно-прокурорских работников. Как ни странно, а именно этот контингент работников с недавних пор вдруг позарез понадобился разным московским учреждениям и организациям, весьма далеким от дел уголовных и следственных.
Дирекцию юридического института донимают сейчас звонками не только работники главка промышленных товаров широкого потребления. Министерство угольной промышленности просит командировать к ним студентку Кигель. Министерство путей сообщения — Махлину. Министерство нефтяной
