Мне очень приятно было видеть, как священник потемнел лицом. Хотя не исключено, что он переживает, что им не удалось довести задуманное до конца.
— Кстати, — встрепенулся я, вспомнив главный свой вопрос, который разучивал, пока добирался до родника, — почему именно я?
Вместо ответа священник поднялся и двинулся куда-то в сторону.
За этими двоими нужно следить в оба. Меня ничуть не потрясет, если он сейчас зайдет ко мне за спину с бейсбольной битой в руках. Ничуть не стесняясь, я развернулся в кресле и стал сопровождать поход отца Александра пристальным взглядом. Наконец он остановился, обернулся и изрек:
— Вы имеете полное право не доверять.
Я ничего не ответил. Лишь отметил про себя, что священник чрезвычайно напряжен и огорчен. Чем? Тем, что я обернулся?
Откинув в сторону один из стеллажей — вот еще одна диковинка в английском стиле! — он забряцал ключами в чем-то металлическом и, судя по звуку, неподъемном. Так может звучать только открываемый хозяином засыпной сейф.
Так оно и вышло — сначала я увидел толстостенную дверцу, откинувшуюся вслед за полкой стеллажа, а потом и священника. Он уже шагал ко мне, держа перед собой, как заздравную, флакон с какой-то мутной, как кисель, жидкостью.
— Выпейте это, Артур Иванович…
Я посмотрел на него. На дочь его, взволнованную. На хладнокровного Иисуса на распятии в углу. На дверь. И — снова на него.
— Батюшка, вы псих?
Направляясь сюда, я ожидал чего угодно. Я представлял, как буду отдирать рассвирепевшего отца с ремнем в руке от голой, изумительной попки Лиды. Предвкушал увидеть пьяницу, шатающегося передо мной и бубнящего: «Чего эта суицидная опять натворила?» Еще думал, что увижу перед собой братка с «ТТ» в руке, жующего спичку и заявляющего мне, что у меня есть то, что мне не принадлежит. Я ожидал чего угодно, но того, что меня будут добивать прямо в церкви и тем же способом, который теперь для меня не является неожиданным, я предполагать никак не мог.
Вместо того чтобы огорчиться, что разоблачен, и сменить тактику, человек в одеждах священника упрямо двинул флакон к моему носу и не менее упрямо повторил:
— Выпейте же. Вы в церкви, чего вам бояться?
Еще вчера я был уверен в том, что мне тоже бояться нечего, поскольку я дома. Отъехав на метр назад вместе с креслом, я посмотрел на флакон в невероятном сомнении. Священник же, установив его на край столика передо мной, вдруг заговорил более рассудительно:
— Вы были в больнице, коль скоро извещены, что одурманены вытяжкой из мухоморов. Я знаю, что вы пережили за эти сутки. Однако если вы действительно побывали в лечебном заведении, то вам должны были сказать, что ваше положение немного отличается от того, в какое впадает человек, принявший известную дозу галлюциногенов. — Отец Александр говорил и темнел лицом. И сейчас я был склонен думать, что это от понимания своего греха. — Если вы не выпьете антидот вытяжки «аманита мискария», кошмары от вас не отступят, какие бы усилия ни предпринимали ваши врачи. Противоядия от десятикратной дозы этого галлюциногена не существует, терапия в этом смысле бессильна. Кошмары будут приходить к вам все чаще и чаще, макропсия доведет вас до безумия… — Он посмотрел на меня совершенно красными глазами, и я даже на расстоянии слышал, как бьется его сердце. — На мне грех великий, грех тяжкий… Но иного пути у меня нет, Артур Иванович… Если вы не примете содержимое этого флакона, вы умрете. Согласитесь же — если бы я хотел убить вас, да простит мне господь слова мои… я сделал бы это другим образом и, конечно, не в храме.
Это невероятно… Об этом ли я мечтал, покидая гнусную столицу…
— Артур, — прошептала бескровными губами Лида, — выпей, пожалуйста… Я умоляю тебя…
— Почему именно я? — снова пришлось мне спросить, только теперь мой голос звучал не задорно, а хрипло.
— Выпейте, — беззвучно проговорил отец Александр, — и после я разрешу вам закурить даже здесь.
— У меня нет сигарет. — Я встал, приблизился к столу и взял в руки сосуд. — Когда я причмурею, вы разложите меня голого на столе… Вокруг меня будут гореть десятки свечей, люди в клобуках сядут кругом, вы запоете гимн, молясь на пятиконечную звезду… И, наконец, к моему нагому телу приблизится самый посвященный с длинным ножом в руке…
И вдруг я почувствовал, что подо мною качается пол…
В мгновение ока пол провалился и я, хохочущий отец Александр и дочь его вцепились в стеллажи и повисли над бездной…
Холодея душой, я посмотрел вниз. Едва ли не всюду, куда достигало мое зрение, пылал жаркий огонь. Скрежещущие, отвратительные звуки ломаемых костей и звуки, очень похожие на хруст раскалываемых арбузов, ворвались в мои уши… И я закричал, потому что понял, как звучит разрезаемая ударом плоть…
Цепляясь непослушными пальцами за книги, я понимал, что обречен. Яркие, освещенные снизу корешки книг рвались, выворачивались из полок и сыпались вниз, тотчас пожираемые пламенем… я видел, как сгорает мысль человеческая, не долетая даже до языков бушующего пожара под моими ногами… Они вспыхивали, мгновенно превращаясь в пепел и исчезая в багровом приливе чудовищных волн!..
Я слышал, как дико кричала Лида. Я бы мог помочь ей! Я мог бы! Если бы мог… Сутана отца Александра занялась огнем, и он, взывая к куполу своей залы, молил о смерти скорой, во имя Отца и Сына…
Мое сознание перевернулось, осыпалось и рухнуло вниз вместе с осыпавшимся полом…
Книги срывались в клокочущую страшными звуками жаркую бездну, я опускался, цепляясь руками за нижестоящую полку, и силы мои иссякали.
Куда же падать мне?.. Туда?..
Превозмогая раздирающий мою душу ужас, я обратил взгляд себе под ноги…
Я никогда не видел такого густого, жирного огня, это горел не огонь, это кипели лавой тела тех, кто оказался там до меня… «Помоги нам… — хрипела бездна, и я не понимал, кому принадлежит голос и к кому он обращается. — Он рвет нас, он пожирает нас, он не дает нам умереть… Помоги нам…»
И кипящая лава, свирепо заливая яростной волной голоса, с грохотом захлебнулась. Дикий животный оскал с дымящимися клыками ринулся на меня снизу, и последнее, что предстало моему безумному взору, были залитые кровью глаза, размером с колодец… В них переливалась и кипела кровь, и зрачков в них не было… Из горла чудовища вырвался вой, оглушивший меня, и клыки, расположенные аркадой Тронного зала, впились в мое горло…
Когда я открыл глаза, комната была залита лунным светом. Это была не зала священника и не моя комната в школе. Спальня внушительных размеров, в углу которой стояла громадная кровать. В другом углу — бюро, над которым в несколько ярусов располагались иконы, различить лики на которых мне не представлялось возможным из-за застилавшей спальню темноты. Пробивающийся сквозь оконную решетку лунный луч освещал лишь деревянный крест над аркообразным входом, спинку высокого кресла перед бюро и часть стены.
Дотянувшись непослушной рукой до своего горла, я ощупал его и обнаружил на шее предмет, которого на шее моей отродясь не водилось. Тяжелая цепь возлежала на моем горле, и я, проверяя рукой ее длину, наткнулся на еще более тяжелый предмет. Серебряный крест был еще более тяжел, но тяжести его я не чувствовал. Скосив взгляд в сторону, я увидел столик перед кроватью, а на нем несколько бутылок со знакомыми мне яркими этикетками — стоит только протянуть руку.
Что я и сделал, превозмогая боль в голове…
Я пил воду жадными глотками. Иногда мне не удавалось схватить ртом поток целиком, и тогда шипящая влага проливалась мимо, заливая и без того мокрую от пота майку, и цепь, и крест.
Ничего ему не сделается, кресту… Он серебряный.
Выронив из руки бутылку на пол, я снова провалился в бездну. На этот раз не в кипящую, а
