— Дайте мне вашу руку, — не церемонясь, гость вынул из кармана несессер, и, когда распахнул его, Старостин увидел в нем аккуратно прижатые резинкой несколько заполненных шприцев.
Даже не чувствуя, как игла входит ему под кожу, больной заплакал от бессилия. Сколько и чего ему уже только не кололи…
— Чувствуете, как замерла ваша боль? — спросил черный и чуть дернул веком. — А сейчас она угаснет совсем. Быть может, не навсегда, но на время нашего разговора точно. Терпеть не могу, когда в мои доверительные беседы вмешивается кто-то третий.
И Старостин, еще мгновение назад плачущий оттого, что умирает, а священника все нет, расправил на лице морщины и прислушался. Боль действительно ушла. Она покинула тело больного, прихватив и тревогу, и слабость.
Проведя рукою, чего не мог делать уже около двух недель, по собственному телу, Старостин поднес руку к лицу и несколько раз сжал ладонь в кулак. Боль, как бывало ранее, не захлестнула. Напротив, внутри умирающего словно кто-то отвернул завинченный до этого момента краник, и внутрь его истощенного болезнью организма полилась живительная влага. Старостин явственно ощущал, как она торопится по сосудам, как проникает, приятно холодя, в каждую клетку тела, как насыщает силами легкие, уже почти погибшую печень, как заставляет работать почки. Старостину вдруг захотелось в туалет, что было тоже удивительно. Последний месяц он мочился в стоящее рядом ведро, а после, когда уже стал не в силах поворачиваться на бок, а старушки забывали подниматься наверх, ходил прямо под себя. Сейчас же случилось чудо. Старостин почувствовал срочную необходимость подняться и направиться в туалет, расположенный на втором этаже.
— Эка вас понесло! В туалет… — заметил гость, из чего Старостин заключил, что мыслит в присутствии постороннего вслух. — В углу комнаты стоит ведро, Сергей Олегович. Меня не затруднит отвернуться.
Когда больной снова оказался на кровати, лицо его уже было налито свежестью и покрыто румянцем, который половина докторов назвала бы больным, а вторая половина нездоровым.
Беседы при полной луне…
…никогда не были для Старостина важны. В детстве он растратил слишком много времени на то, чтобы читать по ночам при свете фонарика, укрывшись с головой одеялом, на котором стоял штамп детского дома. Уже потом, став зрелым человеком и уже порядком подпортив себе зрение, он стал склоняться к тому, что по ночам нормальный, почитающий Бога человек должен спать, а не заниматься делами, не соответствующими тьме. Но сегодня, когда случилось самое настоящее чудо, а это было именно чудо, он вдруг почувствовал невероятное желание выговориться и открыть перед ночным посетителем душу.
— Вы — бог, доктор! — заявил он, не зная, чем еще выразить свою признательность. В спасение верилось пока слабо, чего там — вообще не верилось, но возможность пожить прежней жизнью еще пару дней давала надежду, что еще не все кончено.
— Помилуйте, — поморщился обаятельный гость, — я всего лишь облегчил вам самочувствие, так неужели я после этого непременно тот, кем вы меня нарекли?
Старостин смутился, потупил взгляд и забормотал что-то про ЮНЕСКО, какое-то золото, и вообще речь его была настолько сумбурна, что избавитель улыбнулся.
— Вы поименовали меня богом, а между тем, насколько мне известно, почитаете Иисуса Христа. В этой связи позвольте полюбопытствовать: как вы собираетесь служить двум богам, когда известно, что делать это не столько невозможно, сколько безнравственно?
Старостин смутился еще сильнее. Философия врачевателя была ему по душе, но она ставила больного в такой тупик, что сопротивляться ей и оппонировать было никак невозможно.
— Я всего лишь применил метафору, — признался больной, — не более того. Любому человеку известно, что рак неизлечим, и в тот момент, когда я уже готов был умереть, так и не дождавшись священника, являетесь вы. Двум богам служить, конечно, не с руки, но почитать человека, тебя излечившего… Вы должны понять больного.
— Мне не нужна золотая статуя, — пробормотал вдруг гость, разглядывая носки своих безупречных туфель.
— Скажите, доктор, у меня есть надежда? — прохрипел, проверяя заодно и реакцию боли на это, Старостин. — Скажите, из какого вы центра?
— Опять за рыбу деньги, — огорчился целитель и даже обмяк. — Внизу говорил, и вам говорю: ни из какого я не из центра! Если я пришел к вам и помог, так я обязательно должен быть либо богом, либо из ведомства?
— Какое странное выражение, — пробормотал больной, устав извиняться и петь дифирамбы.
— Вы о чем? — полюбопытствовал, подсаживаясь еще ближе, гость.
— О рыбе…
— А-а. Это давнее выражение, просто его никто не употребляет, кроме меня, потому что никто, кроме меня, не знает его предысторию. Помните, от Луки…
— Вы знаете Библию, — промолвил Старостин, отмечая это для себя не без удовольствия. — Но при чем здесь все-таки деньги, которые… как вы выразились, за рыбу?
— А при том, что, после того как все насытились и стали Его хвалить, кое-кто прошелся по рядам, тем, что в каждом по пятидесяти, и собрал деньги, — и гость, откинувшись в сторону, скрыл лицо.
— Как… — опешил больной, — деньги… Это же не по Писанию… И как это — собрал?
— По Писанию, не по Писанию, — с какой-то ненавистью в голосе забормотал речитативом целитель. — Я вам правду говорю, какая она есть, а не такую, какой вы ее себе представляете благодаря подсказкам, захватившим ваш разум.
Посетитель снова появился в зоне света и аккуратно пригладил и без того идеально зачесанные волосы.
— Так и собрал. В шляпу. А вы знаете, Сергей Олегович, оказывается, по грошу с пяти тысяч нищих получается довольно внушительная сумма.
Поднявшись со стула, он прошелся по тесной комнатке, скрестив руки на груди.
— Если есть деньги, которые кто-то готов отдать, значит, эти деньги обязательно должны оказаться у вас, — и он кивнул на тумбочку, где весь утыканный закладками лежал потрепанный и лоснящийся от времени Новый Завет больного. — Без врак четверых евангелистов, возомнивших себя летописцами… — он помолчал и закончил весьма странно: — Его, который Он.
— Очень странные ваши слова, — растерянно пробормотал Сергей Старостин. — Мне чрезвычайно неприятен наш разговор. Я хотел бы дождаться батюшку из церкви Успения… Быть может, он прояснил бы ситуацию с этими рыбами… — больной суетился, потому что возражал человеку, облегчившему его страдания, однако не возражать не мог. — Моей благодарности за то, что вы сделали, нет конца, однако я настоял бы на том, чтобы до его приезда…
— Вы? — перебил гость. — Вы бы настояли? — и он, внимательно посмотрев на Старостина, подошел к нему, заглянул в глаза и склонил свою голову набок, словно из любопытства.
А потом неожиданно убрал из-за спины руки, и в одной из них Старостин успел заметить сверкнувший во время очередного приступа молнии шприц.
И страшная по силе боль пронзила все тело больного. Игла, впустившая в шею какое-то снадобье, вышла из тела.
Зайдясь в глухом протяжном крике, Старостин изогнулся коромыслом, пал на кровать и вцепился в каменный матрас скрюченными пальцами.
— Разве вы можете на чем-то настаивать? — равнодушно продолжал между тем гость, склонившись
