наблюдательную будку. Надо сказать, что уважаемый судья раз в году имеет месячный отпуск с сохранением содержания. А если даже до отпуска ещё далеко, разве министр юстиции не устроит господину Бехину официальную поездку с оплатой путевых и суточных расходов или откажется регулярно посылать его в Йезд для ревизии? Ведь всегда найдётся какое-нибудь поручение: ознакомление с судебными делами, составление заключений по ним, подготовка докладов министру. Слава аллаху, пока существует министерство, можно подавать всевозможные ценные мысли, выдвигать интересные проекты и таким образом каждый год устраивать себе поездку из Тегерана в Йезд. Эти служебные поездки Ахмада Бехина — неплохой выход из положения: можно и деньги получить, и навестить жену и детей. Да и самого господина доктора Тейэби они устраивают: он хоть два-три месяца в году отдохнёт от своего верного друга. Ведь у господина доктора могут оказаться и настолько важные дела, что о них не должен знать даже господин Ахмад Бехин. На это время господину доктору с лихвой хватает одних Хавы Солтан и Мешхеди Мохаммеда Голи с их ослиными достоинствами.
Но, несмотря на величайшую осторожность, которую проявляет в своей деятельности господин доктор, на все его старания предотвратить появление его имени в газетах, меджлисе или на устах людей, злонамеренным лицам иногда всё же удаётся узнать тайну и предать её гласности. И всё это благодаря непутёвой и глупой Хаве Солтан.
Если есть в народе выражение: «Ворота и калитку можно закрыть, но рот человека — нельзя», то оно имеет в виду шестидесятилетних, выживших из ума женщин, и в первую очередь Хаву Солтан. Известно, что каждая женщина чем-то может завораживать мужчин. Седая, сгорбившаяся, с высохшей шеей и лицом, покрытыми глубокими морщинами и пятнами, с кривыми ногами и впалой грудью, она способна своим отвратительным языком занимать только мастеровых и лавочников. Когда господин доктор отправляется в меджлис или в посольство, Мешхеди Мохаммед Голи бывает свободен; в это время он делает покупки, торгуется с лавочниками. Но, когда встречи и переговоры господина доктора с политическими деятелями происходят дома, может ли бедный Мешхеди Мохаммед Голи, который должен дежурить у входа, встречая и провожая гостей, может ли он отвлекаться на что-нибудь другое? Естественно, в эти решающие для истории Ирана дни хозяйственные обязанности целиком падают на плечи Хавы Солтан.
В такие дни Хава Солтан берёт старую, изодранную корзинку, которую следовало бы выбросить ещё сорок лет назад, в день приезда из города богомольцев, отправляется купить на два риала[43] луку, один сир[44] брынзы или полкилограмма бобов и полбутылки керосина и пропадает на два-три часа. Иногда сам уважаемый служитель иранского правосудия господин Ахмад Бехин вынужден накидывать поверх рубахи и кальсон выцветшее, залатанное и засаленное аба, вытканное сорок лет назад, и, проявляя величайшую осторожность, чтобы, не дай бог, не разгневать эту сварливую бабу и не оказаться опозоренным, идти за ней и уговорами и ласками возвращать её домой. Есть женщины, которые не тяготятся своей неграмотностью и невежеством, не стыдятся своего дурного поведения, женщины, вся жизнь которых подчинена лишь одному стремлению всё знать, всё предвидеть, раскрыть и рассказать другим чужие тайны. Хотя Хава Солтан и происходит из Йезда и ей уже перевалило за шестьдесят, хотя лавочники квартала Сарчашме говорят о ней, что старуха, мол, одной ногой уже стоит в могиле, она всё же принадлежит к категории этих женщин.
Самое большое наслаждение она испытывает тогда, когда в её беззубый рот попадает ложка рисового киселя или мороженого. в переулке есть лавочка Плешивого Аббаса, известного своим кривлянием на весь квартал. Этот говорящий уголёк, шут гороховый, который может околпачить само небо, зимой торгует рисовым киселём, за порцию которого берёт один риал, кладя туда рисовой муки, молока и сахара не более как на полриала, а летом продаёт мороженое, наживаясь на каждой порции вдвое. Как только Хава Солтан с древней корзиной, сохранившейся со времён всемирного потопа, выходит из дому, Аббас, глядя на неё своими огромными навыкате глазами и подняв широкие дугообразные брови, зазывает её к себе. Несколькими слащавыми и высокопарными фразами или шуточками он прежде всего выуживает у неё два- три риала, завязанных в платке, а затем умело выпытывает о вещах, не подлежащих огласке.
Обычно, когда господин Ахмад Бехин находит Хаву Солтан, бывает уже поздно: она успевает выболтать всё. Но не следует думать, что эта выжившая из ума старуха из Йезда, неспособная отличить крик петуха от свирели, может ясно и точно рассказать о всех соратниках, друзьях и сообщниках господина доктора Тейэби Йезди, известного дипломированного врача, лидера движения за полную и безоговорочную свободу Ирана. К счастью, иранский народ, особенно население Тегерана и жители квартала Сарчашме, — разумеется, это относится и к Плешивому Аббасу, торговцу рисовым киселём зимой и мороженым летом, — не такие уж простаки и верят всему не так быстро и не в такой степени, как это хотелось бы доктору Тейэби, его дорогим сообщникам и почтенным хозяевам.
Удивительные, однако, происходят дела! Чем больше господин доктор Тейэби Йезди и его друзья приобщаются к культуре, тем больше пройдох, одетых в длинные старые кафтаны, ещё не вышедших в лидеры, не ставших депутатами, не посещающих посольства, тоже приобщаются к ней и становятся их соперниками. Проклятые газеты и радио заставляют всех плешивых аббасов, и даже ещё плешивее его, входить во вкус политических авантюр и интриг. Не зря господин доктор Тейэби и его стойкие компаньоны день и ночь тоскуют по прошлым временам и скорбят по «усопшему», моля о возврате былого[45].
Во всяком случае, если этот плут и мошенник Аббас, который, так ловко обманывая покупателей, наживается на мороженом и рисовом киселе, не перенял от своих предков всего их жизненного опыта, то проклятущее радио и, того хуже, газеты, которые читают ему школьники за порцию мороженого, устранили этот пробел. И вот в квартале Сарчашме, прямо возле осиного гнезда, пристроился этот Аббас, с вечно грязным воротом, в замызганном габа, с редко торчащими кустиками полос на плешивой голове, похожей на вершину горы с подтаявшим снегом, покрытую белыми и синими пятнами. Кустики волос на голове в зависимости от времени года он красит то хной, то тёмной сурьмой, и они торчат, как можжевельник в пустыне.
Несмотря на старания меджлиса, сената и усилия полиции и жандармерии добиться того, чтобы такие, как Плешивый Аббас, не могли знать, видеть, слышать и разнюхивать слишком много, бог всё же милостив. Стоит кому-нибудь сказать один слог, как он уже знает всё слово. Например, Хава Солтан только скажет:
— Сегодня раньше всех явился толстяк! Он был как чёрт: сигара к его губам словно припаяна, можно подумать, что он с ней родился, чётки прямо-таки приросли к рукам. Он вышел из автомобиля такой надменный, так важно ступал по земле! Он, наверное, думает, что каждым своим шагом оказывает тысячу милостей людям и само небо должно благодарить его, когда он пускает вверх дым изо рта.
Этого было достаточно для Плешивого Аббаса, и он моментально угадывал, что Хава Солтан говорит о Мораде, депутате от Тегерана, который каждый раз при любых обстоятельствах оказывается избранным. Кстати, Аббас так хорошо знает этого почтенного господина, что как-то даже сказал:
— Кажется, земля Лавасана лучше всего родит горькие огурцы, ведь они растут именно там. Видно, жители этого района удобряют свою землю каким-то особым навозом.
Этот Плешивый Аббас со своим природным умом и богом данной проницательностью, полученной в наследство от многострадальных предков, знает массу анекдотов о господине Мораде, одном из столпов иранского конституционализма. Например, в прошлом году, когда этот баловень судьбы был министром без портфеля, в чайхане кто-то рассказал, будто один плут слышал от двоюродного брата жены, работающего слугой в совете министров, что якобы ещё до того, как этот тип стал министром без портфеля, в совете министров был обычай сидеть за столом в зависимости от министерского стажа: чем больше министерский стаж, тем почётнее место. Однако наш уважаемый господин, потомственный аристократ и светоч законности, гордость конституционализма, господин, благородный отец которого был таким демократом и борцом за свободу, что по одному его приказу убивали тысячи моджахедов [46], с первого дня появления в совете министров важно восседает на почётнейшем месте, закинув ногу на ногу, пускает изо рта дым и грубо цедит сквозь зубы каждое слово. Сей муж, не стесняясь, садится на более почётное место, чем какой-нибудь бедный министр, хотя тот занял свой пост значительно раньше его, не оказывая даже элементарного уважения старику, который одной ногой уже стоит в могиле.
Услышав эту историю, Аббас, полный негодования, положил руку на свою плешивую голову, смачно выругался и сказал:
— Бедное безмолвное создание! Он, пожалуй, прав, что думает: «А почему бы мне не сидеть повыше
