Во-вторых, право «Русской земли» осуществлялось в форме получения «дани»: о дани с Новгорода мы хорошо знаем из летописи (из 3000 гривен 2000 шли в Киев; впоследствии дань сократилась). Интересно, что в опубликованном в настоящее время Троицком списке Новгородской первой летописи, сохранившем ряд древних чтений, к словам «двъ тысещи гривенъ» прибавлено «от града». Позже, в 1133 г., Изяслав Мстиславич, посланный отцом, получил в Новгороде «дани печерские»{106} . Можно установить, что одновременно дань уплачивалась и из Смоленска. Прежде всего, следует различать смоленское «погородье», взимавшееся с городов Смоленской «области», и дань, взимавшуюся с тех же городов смоленским князем, и нет оснований полагать, что «погородье» шло смоленскому князю. Если допустить, что «погородье» шло смоленскому князю и смолянам, то останется непонятным существование побора с городов «области», отличного от дани с тех же городов; непонятно также, почему о нем не говорится в самой грамоте: запись о погородье стоит в конце грамоты после даты и носит характер приписки. Кроме того, погородье было менее дани с города, и, может быть, первоначально определялось из расчета одной десятой дани с города. Так, величина дани с «города» Вержавска (в отличие от дани с вержавских погостов: с тех брали 100 гривен) определена в 30 гривен; вместе с тем «погородья» с Вержавска брали всего «двѣ гривнѣ урока, а за три лисицы 40 кун без ногаты» (ниже две лисицы оценены в 22 куны). С Торопца брали дань в 400 гривен, а «погородья» взималось «урока 40 гривен и 15 лисиц и 10 черных кун, невод, тре…ица, бредник, трое сани рыбы, полавачник, двѣ скатерти, три убрусы, берковеск меду»; с г. Пацина шло дани 30 гривен, а «погородья» брали «урока полторы гривны, а за двѣ лисицы 22 кунъ», с Жижци — дани 130 гривен, а погородья — «пять гривенъ, а почестья гривна и лисица». Обратим внимание, что и в Новгороде с XI в. стали платить в Русь только одну десятую всей платившейся ранее новгородской дани. Детальное сопоставление летописных известий и, между прочим, Уваровского, Никоноровского и Кирилло-белозерского списков, где читаем: «а отНовагорода триста гривенъ на лето мира дѣля, еже и нынѣ дають», привело Шахматова к выводу, что установление дани в размере 300 гривен имело место не раньше княжения Ярослава и что дань уплачивалась и в XII в., но уже в эпоху составления протографа Синодального списка ее не давали. Таким образом, со времени Ярослава в Киев (и на месте гридям) платили уже не 3000 гривен, а только 300 гривен, т. е. в десять раз меньше, что, вероятно, увеличило сумму, получаемую самими новгородцами. Далее, показательно, что смоленское «погородие», так же как и дань, платимая из Новгорода в Киев, называлось «уроком», а в некоторых случаях состояло из «урока» и «почестья». Наконец, отмечаем, что дань в Русь собиралась не с самих новгородцев, а с «области», судя по известию Древнейшего свода о дани «белками» и «веверицами» (или: «по бѣлеи веверици») и сообщению 1133 г, о «печерской дани» Изяславу. Равным образом и смоленское «погородие» собиралось не с самих смолнян, а с «области», как видно из грамоты Ростислава. Ясно, что дань, собиравшаяся Яном Вышатичем в «Ростовской области» в Белоозере, была данью в Русь и уплачивалась наряду с данью, собираемой в Ростов.
Итак, три главных города «Русской земли» в X–XI вв. вырастали в значении политически господствующих центров, сильных своей феодальной знатью, богатой не только земельными владениями, но и поборами с населения славянских племен. Чернигов и Переяславль получали свою долю в общих доходах «Русской земли», подобно тому как оба города, согласно договору греков с киевским князем, получали «месячное» в Константинополе. Из Киева ходили в полюдье «все россы» и к северянам (севериям), и к кривичам, и к дреговичам.
Распространение власти «Русской земли» над центрами с подвластной им территорией на широком пространстве восточноевропейской равнины, не означало, что сплошь вся территория восточноевропейской равнины была тогда же освоена государственной властью. Внутри этой громадной, территории оставались большие пространства, на которые фактически не распространялись дань и суд; на иные места они могли распространяться номинально или нерегулярно. Разноплеменная территория, тянувшая) к этим центрам, некогда племенным в большинстве случаев, расширялась, медленно, веками, заполняя пространства, на которые ранее фактически государственная власть не распространялась. Города, находившиеся, под властью «Русской земли», вокруг которых росла тянувшая к ним территория, были центрами «областей»- земель, складывающихся будущих «самостоятельных полугосударств». В таком же положении находились и три главных центра южнорусской или «Русской земли». Вокруг каждого из них также росла тянувшая к нему территория, захватывая близлежащие племенные земли; таким образом, когда сложились территории трех южных «областей»-княжений, границы их уходили далеко за пределы древней «Русской земли».
ГЛАВА IV
Если мы взглянем на карту трех южнорусских «областей», выросших из недр «Русской земли», но значительно переросших ее пределы, то убедимся, что территория этих «областей» раскинулась наподобие трех громадных примыкающих друг к другу секторов полукруга, в середине которого лежат города Киев, Чернигов и Переяславль. Вправо (по течению реки) от Днепра большую лопасть образует Киевская «область», охватывающая на северо-западе Древлянскую землю и территорию до Зап. Буга, а на западе доходящая до Погорынья и верхнего Ю. Буга. Влево от Днепра одну лопасть образует Черниговская «область», доходящая на северо-востоке до Лопасны и Колтеска, а на востоке до Посемья и реки Сосны; другую лопасть образует Переяславская область, доходящая на северо-востоке до Посемья, на юго-востоке до нижней Ворсклы, а на востоке, возможно, до Донца. Середину полукруга, образуемого этими тремя секторами, составляет треугольник, образуемый городами Киевом, Черниговом и Переяславлем. В отношении территориальном южнорусские «области» несколько напоминают новгородские пятины, образующие своими границами сектора, сходящиеся к своему общему центру — Новгороду и озеру Ильмень (Обонежская, Вотская, Шелонская и Деревская). Как видим, каждый из южнорусских городов в отдельности не является географическим центром своей «области».
Приведенные наблюдения уже сами по себе заставляют сомневаться, что деятельность города в качестве торгово-ремесленного центра могла бы иметь определяющее значение в образовании территории южнорусских «областей»-княжеств. Было бы совершенно непонятно, как мог Переяславль вырасти в центр известной нам территории благодаря роли ремесленного поставщика «области», простиравшейся далеко на восток, когда поблизости от него находился город (Киев), уже в начале XI в., если не раньше, поставлявший продукцию своего ремесленного производства далеко за пределы южнорусских земель. Составленная Б. А. Рыбаковым интересная карта района сбыта деревенских и городских ремесленников также не дает оснований говорить о зависимости роста территории будущих самостоятельных полугосударств от сбыта городских ремесленников{107}. Напомним, что Черниговская «область» охватывала территорию, населенную северянами, радимичами и вятичами; особенности их вещевого курганного материала, украшений, определялись отнюдь но принадлежностью к Черниговской «области». Археологических вятичей видим и на верхней Оке, на Жиздре, и в районе Рязани, и к югу от Москвы. Из летописей знаем о существовании «суздальских» вятичей и вятичей «наших», по выражению черниговского летописца. Их археологические признаки весьма устойчивы, и областной город с его предполагаемым свободным ремеслом был, видимо, неповинен в образовании особенностей курганного материала отдельных групп славянского населения, называемых «племенами»: вятичей, северян, радимичей.
В нашу задачу не входит выяснение причин превращения тех или иных пунктов в политические центры «земель». Дело идет только о решающих факторах, вызвавших рост территории, тянувшей к такому центру. Я не хочу, конечно, отрицать, что в XI–XII вв. (а может быть, и ранее) Чернигов и Переяславль могли играть роль торгово-ремесленных центров какой-то (возможно, довольно ограниченной) сельской округи; исследования археологов, конечно, полнее осветят этот мало выясненный вопрос. Нет сомнения также, что рост ремесленного населения содействовал процветанию больших городов. Нов расширении территории земель-княжеств, территории будущих самостоятельных полугосударств, определяющую роль играл экономический фактор, вызывавший рост феодальной знати, ее стремление к обогащению, к удовлетворению своих классовых интересов.
Приведенные выше наблюдения над историко-географическим материалом наводят на мысль, что территории «областей»-княжений создавались путем распространения политической (в широком смысле)
