Хауи. Он познакомился с ними в предыдущие выходные.
В кабинете было прохладно и пахло старой кожей. Кто-то оставил открытую книгу на приставном столике — «Collectanea Chemica» («Сборник по химии»). Я заглянул на первую страницу.
«Поскольку многие писали про философский камень, ничего не зная о данном предмете, а несколько существующих книг, написанных нашими учеными предшественниками и истинными мастерами этого дела, или потеряны, или спрятаны…»
Я взглянул на вторые застекленные створчатые двери, которые вели в сад. На цементной скамье лежала пара листьев. Я увидел сосны и мягко спускающуюся к краю леса лужайку. Приближались сумерки, садящееся солнце просматривалось сквозь деревья.
Нил поднял голову, насторожился и заскулил. Я зашел в гостиную и выглянул в окно на подъездную дорогу. Отъезжало такси. По мощеной дорожке шел доктор Кейд с двумя сумками.
Он вручил мне сумки, как только я поприветствовал его у двери. Пес возбужденно прыгал вокруг, махал хостом, ударял им по стенам, лизал доктору Кейду руку, смотрел на нас двоих так, словно мы собирались прямо сейчас вывести его на улицу и играть с ним, бросая палку.
— Поставьте их перед лестницей, — сказал доктор и показал на багаж, который мне вручил. — Мы можем отнести их наверх и позднее. Идемте со мной на кухню. Расскажете, как тут обстоят дела.
По-моему, в последние несколько недель я был призраком, забыв, насколько напряженным может быть взгляд Кейда. Он лишь раз быстро взглянул на меня и, казалось, сразу же все понял.
— Выпьете со мной бокальчик вина?
Я согласился и уселся в нише, где мы обычно завтракали. Доктор Кейд открыл бутылку шардонне.
— Артур сказал, что вы горите желанием начать работу над книгой. — Он вручил мне бокал и налил себе. — Прошу меня извинить за неудачно выбранное время. Я уже несколько месяцев планировал поездку на эту конференцию. Вот и посчитал, что для вас будет лучше приспособиться к стилю управления Артура без моего вмешательства. Он до сих пор не представил мне исправленные планы глав, но я уверен, что знаю, какие части собирается поручить вам. Артур объяснил, насколько важно уложиться в график?
— Он говорил, что график очень напряженный.
— Это — если мягко выразиться. Рукопись должна быть закончена к концу следующего семестра. Это означает, что верстка закончится до начала июня. Что, в свою очередь, позволяет нам претендовать на Пендлетонскую премию.
Я читал статью о готовящейся к выходу серии книг Кейда в одном из научных журналов в кабинете доктора Ланга. В статье подробно рассказывалось о постоянной вражде между профессором Кейдом и профессором Стэмфордского университета доктором Линвудом Тайерсом. С ним когда-то шло сотрудничество. Доктор Тайерс получил Пендлетонскую премию десять лет назад за биографию папы Григория VII. Этот был совместный проект с доктором Кейдом. Но они что-то не поделили перед завершением первого варианта, и наш профессор вышел из проекта.
Доктор Тайерс сейчас тоже занимался написанием серии книг по Средним векам. Однако, по словам его агента, работа Тайерса посвящена только Высокому Средневековью, концу XV — началу XVI века, — «в противоположность более широкому подходу профессора Кейда к трактовке всего средневековья, как одной исторической эпохи». Конечно, доктор Кейд воспринял это, как личное оскорбление.
— Конец следующего семестра наступит быстрее, чем вы думаете, — доктор Кейд прищурился. — Моих издателей можно уговорить подождать, но комиссия, присуждающая Пендлетонскую премию, ждать не будет. Именно поэтому ваша работа так важна. Я бы посоветовал вам начать читать о святом Бенедикте Нурсийском. Перевод Гасквета найдете у меня в кабинете. Если предпочтете оригинал, я отыщу его сегодня вечером, но попозже. Для комментариев можно использовать и одно, и другое. Хотя я предпочту, чтобы вы работали с оригиналом.
— Когда вам это нужно?
— Вчера, — ответил доктор Кейд. Судя по тону, он совсем не шутил. — Но завтрашний вечер сойдет.
Нил залаял из другой комнаты, и входная дверь с шумом распахнулась. Голос Хауи звучал, словно из репродуктора. Профессор поставил бокал на стол и вышел из кухни.
Меня ждал святой Бенедикт Нурсийский.
Час спустя я, сидя за письменным столом, услышал голоса Арта и Хауи, а потом еще и Дэн поднялся наверх. Я взглянул на часы — начало восьмого. За этот вечер я написал две вещи. Рядом с моим локтем лежало свернутое письмо Эллен, незаконченное, нервное и мелодраматичное. Я не собирался его отправлять, но написание стало для меня неким очищением. «Я люблю тебя. Я влюбился в тебя, когда увидел в первый раз. Ты вышла из кухни с той мокрой тряпкой в руке. Если бы я мог выбирать, то влюбился бы в девушку одного со мной возраста, в девушку, которая не встречается с моим лучшим другом, — но это не в моей власти».
Работа для доктора Кейда лежала на краю письменного стола, один уголок загнулся.
«…Святой Бенедикт настаивал на том, чтобы его школа предназначалась для обычного человека, который хочет вести жизнь праведного христианина. Как писал сам святой, „не будет устанавливаться никаких суровых или обременительных порядков“. Это являлось прямым опровержением более ранних монастырских требований. Ранее любовь к Богу демонстрировалась терпением и аскетизмом. Тем не менее, правила святого Бенедикта требовали терпения другого рода — подчинения и полной униженности. Он настаивал, что монах-бенедиктинец „должен знать, что у него нет власти даже над собственным телом“. Монаху не позволялось не подчиняться ни аббату, ни приору, даже если он считал, что отданный ему приказ неправилен. Это применялось и in extremis — в чрезвычайных обстоятельствах. Даже если монаху приказывали выполнить что-то невозможное, ему дозволялось только объявить о причине невозможности исполнения. Если же тот, кому он должен подчиняться, продолжал настаивать, не оставалось выбора, кроме подчинения и веры в бесконечную мудрость Бога…»
Я сложил письмо Эллен, убрал в карман, а написанную для доктора Кейда страницу протолкнул под дверь его кабинета.
Я сел ужинать в восемь вечера, а к девяти мы с Хауи уже выпили бутылку шампанского и теперь переходили к многослойному напитку из разноцветных ликеров, который иногда пьют после ужина. С каждым слоем ликера я чувствовал, как мой мозг подвергается выдалбливанию, этаким земляным работам. Я чувствовал, как идут раскопки — песчаные, легко сдвигаемые уровни моего сознания отступают, внизу показывается более твердая порода.
Хауи отличался легкомысленностью и ветреностью, которые я начал ценить. В нем была мужская грубость и твердость, а это всегда считал недостижимыми и поразительно очаровывающими качествами. Он хлопал меня по спине и наполнял мой бокал — каждый раз, как только я осушал очередной. Это было давление равного человека, находящегося в самой прекрасной форме, которого ничто не смущает и, не пугает. Хауи твердо придерживался своего мнения. Как выяснилось, именно это и требовалось, чтобы вырваться из-под покрова серьезности, который в последнее время окутал мою жизнь.
Из-за невидимой стены нашего опьянения я наблюдал за Артом и Дэном. Они тоже выглядели расслабленными, даже включили меня в какой-то светский разговор, чего я добивался. Я рассказал им про свою учебу, про профессора Шелкопфа, который вел семинар по английской литературе. Он славился тем, что приходил на занятия, нанюхавшись кокаина, на лбу у него выступала испарина, нос был красным и тек, словно преподаватель простудился. Призрак Эллен маячил на границах моего сознания, временами записка в кармане становилась тяжелой, словно кусок свинца. В поведении Арта я не чувствовал никакой неловкости, и по мере продолжения вечера стал размышлять, не являюсь ли сам источником напряжения. Может, Артур на самом деле такой, каким предстал во сне несколько недель назад, — человек, который не против того, чтобы поделиться. Или же он не считает меня угрозой и отчего-то находит мои чувства к его девушке лестными…
Доктор Кейд рассказывал про конференцию в Чикаго, о том, как хорошо было принято его выступление о нынешнем состоянии маленьких гуманитарных университетов. Тем не менее, некоторые
