две сестры, сразу же за ними — их мужья. Они смотрели прямо перед собой, высоко вздернув подбородки. Священник говорил тихим голосом, на кончике носа у него сидели очки, двумя руками он держался за кафедру.
— «Даешь им — принимают; отверзаешь руку Твою — насыщаются благом. Сокроешь лице Твое — мятутся…» (Пс 103:28–29).
Хауи бормотал себе под нос те же слова в унисон со священником. От него пахло алкоголем и одеколоном. Бреясь, он пропустил участок под подбородком.
— «Пошлешь дух Твой — созидаются; и Ты обновляешь лице земли. Да будет Господу слава во веки; да веселится Господь о делах Своих!» (Пс. 103:30–31).
В задних рядах заплакали. Я смотрел вперед, концентрируясь на точке в стене за трансептом. Старик, сидевший перед нами, закашлялся.
— «Буду петь Господу во всю жизнь мою, буду петь Богу моему, доколе есмь» (Пс. 103:33).
Святой Августин предложил ударять в грудь во время исповедальной молитвы в виде покаяния. Исповедальная молитва восьмого века была частично переделана в одиннадцатом и в дальнейшем добавлена к мессе. В ней верующие троекратно просят прощения: «Quia peccavi nimis cogitatione, verbo et opera: mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa» («Моя вина, моя вина, моя величайшая вина»)…
Мать Дэна попросила Арта выступить. Я об этом не знал, пока не увидел, как он направляется в кафедре. У него раскраснелось лицо, словно поднялась температура. Добравшись до кафедры, Артур достал из кармана сложенный листок бумаги и медленно его развернул. В микрофоне послышался шорох бумаги. Хауи содрогнулся и потер глаза, причем очень сильно, вдавливая ладони в глазные яблоки. Когда он опустил руки, глаза слезились и покраснели.
Арт откашлялся и посмотрел на собравшихся. Его взгляд скользнул по мне, не останавливаясь, он словно меня не узнал. Артур схватился за кафедру с двух сторон и заговорил.
Арт медленно сложил лист бумаги и убрал в карман, затем вернулся на свое сиденье, опустив голову. Он все время смотрел в пол. Никто не произнес ни слова.
«Какой странный отрывок», — подумал тогда я. Это был отрывок из стихотворения восьмого века, которое написал Алкуин о кукушке.
Кладбище «Каштановая гора» очень сильно отличалось от моих представлений. Во время следования похоронной процессии из церкви святого Фредерика я представлял покрытое туманом, готическое кладбище с разрушающимися надгробиями, колючими кустами, искривленными деревьями, каркающими на склепах воронами, черным железным забором с остроконечными кольями, окружающим неровную и грязную землю, вспаханную, как поле брани. Я ехал на переднем сиденье в «ягуаре» Хауи. Тот едва ли мог вести машину. Арт ехал в «бентли» с шофером вместе с доктором Кейдом и одной из племянниц миссис Хиггинс.
Прибыв на место, я увидел, что «Каштановая гора» — это полная противоположность тому, что я представлял. Всего лишь приятное место, поросшее деревьями, с многочисленными холмиками и пригорками, окруженное живой изгородью. Тут и там, между корней деревьев и под нависающими кронами, виднелись сугробы снега и лед.
Мы поехали вверх на гору и сделали полукруг. Вдоль всей дороги стояли голые каштаны и дубы. Я заметил вырытую могилу. Холмик земли возвышался среди ровной поверхности, словно миниатюрная ступа. Рядом с кучей вырытой земли, опираясь на лопаты, стояли двое мужчин в синих комбинезонах. Они о чем-то тихо беседовали, как и любые другие рабочие в обычный трудовой день. Один курил, но при виде останавливающейся кавалькады машин затянулся раза два и бросил сигарету, а потом затоптал ее.
На протяжении всего пути художник не произнес ни слова. Наконец, тормозя, он повернулся ко мне.
— Я этого не вынесу, Эрик, — сказал он. Губы у него дрожали. — Скажи им, что мне стало плохо, и я вынужден вернуться в гостиницу.
Хауи резко выдохнул воздух, а потом рукой откинул волосы назад со лба.
— Ты им нужен, — сказал я.
— Нет, — покачал он головой. — Я сорвусь, не выдержу. Клянусь тебе: я сорвусь.
— На похоронах все срываются, — заметил я.
— Но я никогда раньше не бывал на похоронах, — Хауи вытер глаза. — Никто из моих знакомых еще не умирал. — Он шмыгнул носом. — В прошлом году помер мой дед, но сказать по правде, я почти его не знал. Они с отцом много лет не разговаривали.
Я попытался сменить тему:
— Твои родители сегодня приедут?
Хауи пожал плечами.
— Они сказали, что должны быть здесь еще пять часов назад. Сегодня утром в Чикаго буря… Но они приедут.
— А как насчет родителей Арта? Они приедут?
— Его отец. Мать в Белизе, на раскопках.
Художник моргнул и отвел голову назад, словно пытаясь заново сфокусироваться.
Какое-то время мы молчали, сидя в «ягуаре», и смотрели, как люди выходят из машин. Доктор Кейд появился из серебристого «бентли», за ним последовал Арт и красивая женщина с длинными прямыми волосами. Она потрогала голову с двух сторон, словно чтобы убедиться, на месте ли волосы. Мимо прошла мать Дэна, ее под руки держали сестры. Они все были очень похожи — темные волосы, белая кожа, стройные, элегантные, изящные.
Стояла безветренная погода. Небо было светло-серым, словно туман на рассвете.
Хауи вздохнул и снова вытер глаза.
— Наверное, ты слышал про меня и Эллен, — сказал он по-деловому.
— До меня дошли слухи.
— Помни: она — просто женщина. Нет оснований разрушать нашу дружбу.
Кто-то постучал Хауи в окно. Я увидел одного из высоких людей. Художник открыл дверцу.
— Пошли, — позвал высокий мужчина, посмотрел на меня, а потом снова перевел взгляд на Хауи. — Мы готовы.
Он имел в виду гроб, который, как мы с художником видели, торчал из задней части открытого катафалка. Артур стоял рядом, засунув руки в карманы, но смотрел в другую сторону.
Художник повернулся ко мне, в его затуманенных глазах промелькнул страх. Он отстегнул ремень безопасности и медленно, с трудом, вышел из машины, как человек, отправляющийся на казнь.
Хауи сломался во время прочтения молитвы, закрыл лицо большими руками и стоял в одиночестве в конце процессии. Полы пиджака развивались на легком ветру, который начал дуть, когда достали гроб. Похоже, Арту стало хуже — кожа приобрела землистый оттенок, глаза сильно покраснели и ввалились, а после того, как гроб был пронесен к могиле, он снял куртку и уселся на землю. Спина рубашки пропиталась потом, под ней четко выделялся позвоночник.
Священник говорил тихим голосом, белая ряса выделялась на фоне черной земли. Голые ветки деревьев качались и потрескивали на ветру. Лицо матери Дэна было бледным и блестело, красные губы вытянулись в одну линию и напоминали края раны. Тихие стоны и сдерживаемые рыдания… «Теперь нужны силы», — хотелось сказать мне. Я это уже один раз проходил. Вскоре все закончится…
Мы выстроились, чтобы бросить по горсти земли на гроб Дэна. Земля оказалась мягкой и холодной и струилась сквозь пальцы, а потом бесшумно упала на гроб. Я не знаю, плакал ли тогда. Честно, не помню…
