что мы на нее не так смотрим. Этому и надо учиться!
Словом, в мае Арне отказался. Но в один из жарких июльских уик-эндов он приехал ко мне в Труро с целой компанией приятелей и знакомых. И мы чудесно провели день, купаясь в море, загорая и развлекая друг друга разными историями. Где-то там, за горизонтом лежала взвинченная, раздираемая страхом и ненавистью Европа, готовая вот-вот погрузиться в пучину войны, — а здесь царил покой, щедро светило солнце и легкий бриз чуть шевелил траву на дюнах. И хотелось просто бездумно радоваться отпущенной нам жизни.
Вечером, когда солнце опустилось в залив и на востоке над холмами поднялась луна, мы разожгли на берегу большой костер. Наверно, он был виден издалека, может, даже из Провинстауна, чьи огни мерцали в синей вечерней дымке далеко на севере. Мы расстелили на песке пледы и устроили настоящий пир, где были и поджаренные на костре бифштексы, и мидии, и свежая зелень, и крепкий кофе. Было у нас и вино, но пили мы мало: этот вечер кружил головы и без него. А потом мы сидели вокруг догорающего костра и пели под аккомпанемент набегающих на берег волн. И — было ли это случайным совпадением? — одна из песен начиналась словами: «Я тоскую по далекой Дженни…»
Но моя Дженни была не просто далеко — и следа ее не было во всем сегодняшнем мире. Там, где она жила, дули другие ветры и другие, давно прошедшие дожди кропили ее спешащую куда-то — в каком городе? в каком году? — фигурку. Но как ни запредельны были те дали, я знал, что какая-то частица меня существует и там, живет в ее мыслях, — как она, Дженни, незримо живет во мне. «Наше завтра всегда с нами» — я помнил эти слова, и они были для меня нитью надежды.
Глава семнадцатая
Прошел июль, за ним август, наступила осень, а Дженни все не появлялась.
Желтели листья, тростник по берегам реки стал белесо-бурым, и уже по-сентябрьски искоса заглядывало в мои окна заметно поостывшее солнце. И чем короче становились дни, тем больше появлялось птиц, спешащих в теплые края. Прощально носились над рекой ласточки, будто старались получше запомнить места, с которыми пришла пора расставаться. И все чаще по вечерам я видел в небе стаи диких уток, летевших на юг.
Я получил от Мэтьюса приличный чек (хотя и не понял, за что, — о портрете не говорилось ни слова). И я подумал, что, пожалуй, могу себе позволить взять напрокат небольшую парусную шлюпку. Искать долго не пришлось: брат Джона Уотингтона Билл, чей дом стоял возле железнодорожного моста, у самого устья Пэмит, разрешил мне за небольшую плату пользоваться его «посудиной». Это была восемнадцатифутовая шлюпка с выдвижным килем, пришвартованная в маленькой заводи, в какой-то сотне метров от того места, где Пэмит впадает в залив.
Да, залив был рядом, но требовалось немалое искусство, чтобы выйти в него под парусами через узкий проход меж песчаными наносами. При моих скудных мореходных навыках это удавалось сделать лишь при попутном ветре. Но к счастью, все эти недели восточные ветры как раз и преобладали, и к тому же у меня появилась команда в лице часто приезжавшего ко мне теперь Арне. Вдвоем мы наловчились выходить в залив даже в часы прилива, хотя в отлив, по течению идти было куда легче.
Зато когда мы возвращались из своих плаваний, ветер, дувший с суши, становился нашим противником, и приходилось, дождавшись прилива, идти против ветра крутым бейдевиндом. Надо было видеть в эти минуты Арне, который, сидя впереди меня (я на корме управлялся с рулем), торжественно и самозабвенно орудовал шкотами, поворачивая парус под нужным углом, и его пиратская борода, казалось, тоже принимает самое активное участие в нашей борьбе с ветром. Первое время руки у нас были в волдырях и мозолях, однако постепенно мы приноровились и к исходу второй недели почувствовали себя уже такими бывалыми мореходами, что пару раз даже сплавали в Провинстаун.
Там, в заливе, был свой особый мир — мир безбрежней синевы, солнечного сияния, вольного ветра, распахнутого, захватывающего дух простора. Она словно вливалась в грудь, эта светлая очищающая ширь.
В один из дней — заканчивалась уже третья неделя сентября — мы услышали по радио об урагане в Карибском море. И ничуть не удивились: в это время года ураганы в тех местах нередки, они обрушиваются то на Флориду, то на Багамы или другие острова. Этот, похоже, двигался к Флориде, но мы, слава Богу, находились почти на три тысячи миль северней.
На Кейп-Коде стояла в эти дни удивительно ясная, тихая погода — и, пользуясь необычно теплыми для осенней поры деньками, мы с утра уходили в море. Сезон подходил к концу, вот-вот мог подуть северный ветер, тогда уж не поплаваешь. И мы забросили все свои сухопутные дела, чтобы в оставшееся время вволю надышаться морем.
В понедельник радио сообщило, что ураган прошел западней Флориды и движется к северу — на Южную Каролину. Это могло изменить погоду и у нас, и мы с Арне насторожились. Однако во вторник утром диктор нас обрадовал: ураган внезапно повернул на восток и, как полагают, должен скоро потерять силу и иссякнуть в просторах Атлантики. Это означало, что у нас в запасе по крайней мере еще пара дней хорошей погоды, и мы решили достойно завершить сезон: дойти до острова Грейт-Айленд, переночевать там и назавтра вернуться домой.
Мы отплыли за час до полудня и к вечеру были на острове. Разбили палатку, разожгли на берегу костер и, поужинав, принялись болтать. Обступившая нас ночь, ее таинственная тишь, звезды, мерцавшие в вышине, — все настраивало на философский лад. И мне захотелось поделиться с Арне мыслями, часто посещавшими меня с некоторых пор. О том, как ничтожно мало мы знаем о простершейся вокруг Вселенной.
— Живем на этом шарике, как в потемках, — говорил я. — Кое-как различаем то, что у нас под носом, а дальше — полный туман. Ты задумывался над этим?
— «Под носом» — целый огромный мир, — не согласился Арне. — Тебе что — этого мало?
— Но есть бесчисленное множество других миров — и там, в небе, и, может, в каждой капле волы… А время, что мы знаем о нем? Что если и прошлое, и настоящее, и будущее существует одновременно, в едином океане Хроноса — как острова в этом заливе?
— Любопытная мысль… — Арне зевнул. — Пошли-ка лучше спать.
— И кто знает, может, где-то есть паруса времени, — не унимался я. — И кто-то плавает по Хроносу, как мы по этим волнам. Узнать бы, что за ветер наполняет те паруса…
— Ладно, как хочешь, а я пошел спать, — заявил Арне, вставая. — Утро вечера мудренее.
И мы улеглись у костра, завернувшись в свои одеяла.
Этой ночью мне впервые приснилась Дженни. Не та, с которой я писал портрет, и не та, что тогда, в мае, ушла в темноту, запретив мне себя провожать, — а маленькая девочка, повстречавшаяся мне зимой в парке. Мы снова шли по дорожке мимо длинных рядов пустых скамеек, и она пела свою странную, единственную в мире песенку:
Откуда к вам пришла я,
Никто-никто не знает…
Я проснулся с ощущением, что что-то неладно. Вскочив на ноги, я первым делом оглядел нашу шлюпку. И несколько успокоился: она по-прежнему стояла на якоре у каменистого берега, покачиваясь на волнах. Ветер, как и вчера, дул с юго-востока, вроде бы лишь немного усилившись. Легкая дымка висела над морем. Но меня встревожили облака: они не плыли, а мчались по небу, будто подгоняемые бурей.
Я разбудил Арне. Мы быстро собрались, подняли паруса и, не теряя времени, снялись с якоря.
На море ветер был куда сильней. Он дул нам в спину, но не прямо, а под некоторым углом, норовя сбить с курса, и мне приходилось изо всех сил налегать на румпель, чтобы шлюпка двигалась точно на север. Окутавшая залив дымка постепенно густела, а тучи над головой неслись все стремительней, принимая самые неожиданные формы — это были то длинные цилиндры, то какие-то зловещие щупальца, клубящиеся пальцы самых разных оттенков — от белого до свинцово-сизого.
