Следователь, подполковник, встретил меня страшной бранью и угрозами револьвером. Я сидел молча и слушал его брань и угрозы. Состояние
— Вас нужно не ругать, а вешать, — ответил он мне.
После этого начался допрос, длившийся до пяти часов утра, вымотавший меня до такой степени, что от него я был как пьяный и только на морозе пришел в себя.
Такие допросы пришлось перенести десятки раз.
Многих после допроса взяли в НКВД в город Прокопьевск. Среди них были: полковник Скляров, сотник Дахин, лейтенант Невзоров, полковник Сомов, полковник Медынский, хорунжий Сосыка, войсковой старшина А. М. Протопопов, полковник Кадушкин, полковник Фетисов, полковник Зимин, полковник Морозов.
Бывали такие ночи, когда следователь вызовет в 6–7 вечера, посадит против себя на стул, сам что- либо пишет, или читает. Вы сидите молча, смотрите на него. Через полтора-два часа задаст какой-нибудь пустячный вопрос, не относящийся к делу, и опять часа два молчание, а если вы задремлете, беда вам будет: получите или удар по физиономии, или в одном френче поставят вас на мороз — «освежиться», как они выражались, и держат, пока не начнете стучать зубами и дрожать всем телом.
Сведения, данные на следствии, проверялись на местах. Например: на вопрос, что я делал в Югославии, я ответил, что служил на государственной службе. Через два месяца вызывают меня снова и говорят, что все мои показания правильны, но я скрыл от них службу в должности секретаря бана Дунайской бановины. На это я ответил:
— Я отвечал на вопросы, меня спросили, что я делал, я ответил — служил, а если бы спросили, какую должность занимал, тогда я бы и сказал какую.
На столе у следователя лежал лист бумаги, исписанный на машинке. Внизу, с левой стороны, я прочел: «Белград» и дату. Я заинтересовался и спросил у следователя, откуда у него эти сведения. Он, улыбаясь, дает мне этот лист. Там. описана почти вся моя жизнь в Югославии. Подпись была неразборчива.
В 1948 году, в конце августа или в начале сентября, нас из лагеря Байдаевка перевели в лагерь номер 10, расположенный в трех-четырех километрах от города Старый Кузнецк (место, где жил в ссылке Достоевский. Там еще сохранились стены его дома). Из этого лагеря военнопленных немцев отправляли домой, на родину. Бытовые условия и режим здесь были лучше, хотя работать приходилось так же.
К этому времени нас, вывезенных из Лиенца, оставалось человек 250, не больше: часть была взята в НКВД, часть умерла, а несколько человек за «особые услуги» освободили из-под стражи, и они поселились в разных местах Кемеровской области. Это были: Р. Н., полковник П. и еще два-три человека, фамилии которых не помню.
В этом лагере с нас, русских, сняли оттиски пальцев, ладони и фотографировали. По этому признаку мы поняли, что нас ожидает что-то скверное. К тому же за несколько дней до отправки из Байдаевского лагеря приезжал прокурор войск МВД (тогда уже называлось не НКВД, а МВД) и каждому под расписку сообщал судебный приговор, обвиняющий нас по статье 58 пункт 4 (помощь международной буржуазии). Когда мне это было объявлено, я сказал прокурору, что не я должен иметь этот пункт, а они, ибо, участвуя в войне, помогали своим союзникам англичанам, американцам и французам, за что он меня выругал.
В октябре, числа 13-го, из всей нашей эмигрантской группы вызвали 78 человек, отобрали постельные принадлежности и часть одежды, вывели за ворота лагеря, где ожидал большой конвой с собаками и пулеметами. Нас построили по пятеркам. Начальник конвоя, сержант, объявил, как надо держаться в пути — не смотреть по сторонам, не разговаривать и, в заключение, сказал: |
— Шаг вправо, шаг влево считаю побегом, открываю огонь без предупреждения.
С этого момента мы слышали каждый раз при следовании под конвоем, эти слова. Повели нас через станцию Кузнецк, перешли железнодорожные пути и остановились около высокого забора — это была пересыльная тюрьма. Открылись ворота и нас ввели в коридор, оттуда в камеру, но настолько малую, что мы могли там только стоять — сесть было негде.
Из этой камеры нас вызывали по одному в канцелярию тюрьмы в этом же коридоре и каждому объявили, что особым совещание, по статье 58 пункт 4, приговорен к 25 годам заключения в спецлагерях, давая на подпись клочок бумажки, на котором стояло: фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок и подпись осужденного. Бумажки эти были размером 12–15 сантиметров длиной и 6–7 шириной. Назвать их приговором никак нельзя. После процедуры, указанной выше, нас всех перевели в камеру с бетонным по- лом, без нар и каких-либо постельных принадлежностей. Все, вповалку, ложились на полу, подослав под себя, кто что имел. Теснота, духота, скверная; пища действовали на нас угнетающе.
Все мы как-то легко приняли известие о нашем сроке, я даже засмеялся, услышав срок 25 лет, и на вопрос объявившего приговор офицера, ответил, что на такой приговор можно только смеяться.
Здесь, в пересыльной тюрьме станции Кузнецк, нас продержали дней десять, после чего вывезли в специальных вагонах для перевозки заключенных (сокращенно «зак») с решетками и одна сторона вагона без окон. В купе этих вагонов по положению должно быть 10–12 человек, нас же напихали по двадцать человек. Теснота и духота были ужасные. По коридору ходил часовой с револьвером. В уборную пускали два раза в день, утром и вечером. Воду для питья два-три раза, не больше. Питались сухим пайком, состоявшим из 600 граммов хлеба и соленой рыбы, которую мы старались не есть, ибо после нее мучила жажда, а воды давали одну кружку в 300 граммов на один прием.
Так нас отвезли до Новосибирска, там выгрузили, перевели в пересыльную тюрьму, где продержали три-четыре дня. Сидели в камерах, на прогулку выводили на 10–15 минут в маленький дворик, заставляли ходить кругом, в затылок друг другу. Из Новосибирска в таких же вагонах повезли в Петропавловск, где, по выгрузке, сажали в «черного ворона» (автомобиль, приспособленный для перевозки заключенных), рассчитанного на восемь человек. Нас же сажали по двадцать, так что все лежали вповалку, ибо ни стоять, ни сидеть не было возможности.
В Петропавловске, на пересылке нас рассадили по разным камерам. Я и покойный войсковой старшина Ефименко попали в одну камеру, где в большинстве сидели урки (блатные) — особая каста воров, бандитов. Они делятся на две категории: воры и суки. Воры — высший слой этой касты, они держались обособленно, враждуя с тюремным начальством и на работу не ходили. Суки — это бывшие воры, но перешедшие на сторону начальства. Они в лагере занимали административные должности и пользовались всевозможными привилегиями. Эти люди в тюрьмах и в лагерях грабили политических заключенных, отнятые вещи передавали надзирателям, которые выносили их за зону, там продавали и добычу делили с суками. Между этими двумя категориями шла страшная вражда, вплоть до убийства. Если один из них попадает в лагерь противника — живой не выйдет — зарежут, здесь пощады нет. Первые и вторые на свободе занимаются и живут исключительно кражами и грабежами, причем и сами они делятся на категории: одни берут только деньги и ценные вещи, другие не брезгуют ничем. Это ужасное зло в лагерях и тюрьмах продолжалось до начала 1954 года, когда особым распоряжением из Москвы всех воров и сук собрали и отправили на дальний север.
Я уже сказал, что меня и войскового старшину Ефименко посадили в камеру, в которой находилось большинство урок. При входе в камеру, староста этой категории людей спросил, что у нас есть. Мы показали свои вещи. Не найдя ничего для него подходящего, он оставил нас в покое, дав нам место на полу, у стенки… На пересылках, в большинстве случаев, нет нар и постельных принадлежностей, все спят на полу.
Ночью у Ефименко вырезали карман и утащили пятнадцать рублей. Утром, обнаружив кражу, он сказал об этом мне. Рядом со мною, с другой стороны, лежал какой-то мужчина лет 45-ти — 50-ти, он ни с кем не разговаривал, и урки его не трогали. Вид у него был довольно суровый. Услышав наш разговор о пропаже денег, он подозвал к себе старосту камеры, урку, и сказал:
— Чтоб через десять минут деньги были возвращены этому старику!
Тот немного помялся, но приказание выполнил. Не прошло и десяти минут, как один из этой компании, проходя мимо нас, бросил Ефименко деньги и сказал: «Прости старик, по ошибке взял!» После мы узнали, что человек, спавший возле меня, известный вор и вождь одной из воровских организаций.
В Петропавловске мы пробыли дней десять. Здесь был составлен эшелон из товарных вагонов, с
