распростертыми объятиями пробирался ко мне.
— Здравствуй, родная! За своего Мишу (муж автора статьи, полковник Рогов, вынужденный незадолго до этого покинуть Казачий Стан) не беспокойся. Он жив и здоров в Зальцбурге. Получил от него письмо. Пишет, что там образовали комитет невозвращенцев. Скоро наладится связь с Зальцбургом, я поеду туда и возьму тебя переводчицей.
Еще расцеловались. Он сел в автомобиль. Толпа окружила его. Каждый хотел пожать его руку. К нему протягивались руки, суя папиросы, табак, лепешки…
— Ура батьке Шкуро! — ревела толпа. Автомобиль «шагом» едва полз.
Казаки провожали его до ворот лагеря и дальше. Как будто бы чувствовали они, что больше никогда не увидят его. Я стояла на ступеньках барака и смотрела, пока автомобиль не скрылся, а народ, радостный, все махал руками ему вслед.
Позже мне рассказывала О. А. Соламахина, что вечером Шкуро был приглашен на ужин к Походному атаману генералу Доманову. Генерал Солама-хин, будучи начальником штаба Походного атамана, никогда на такие ужины не приглашался, хотя комната его была напротив домановской.
В три часа утра 27 мая к ним в комнату ввалился Шкуро, сел на кровать и заплакал.
— Предал меня м…ц Доманов, — восклицал он. — Пригласил, напоил и предал. Сейчас придут англичане, арестуют меня и передадут советам. Меня, Шкуро, передадут советам… Меня, Шкуро, Советам…
Он бил себя в грудь, и слезы градом катились из его глаз. В шесть часов утра он был увезен двумя английскими офицерами.
Тогда мысли были так запутаны, что никому в голову не приходила мысль
0 возможности выдачи.
На вопрос, какая часть производила насильственный вывоз офицеров, казаков и их семейств из района Лиенца, совершенно определенно могу сказать, что это была шотландская часть английской армии, но не Палестинская бригада, как это говорят некоторые из переживших трагедию.
Палестинская бригада пришла туда позже, примерно в середине июня.
Производившие насилие солдаты говорили на чистом английском языке, без иностранного акцента и ничего не понимали по-русски. (Что насилие производила шотландская часть, видно из знаков на одном из удостоверений, выданных майором Дэвисом. Но не исключена возможность, что
1 июня в их ряды были вкраплены энкаведисты, чем и объясняется брань на русском языке, слышанная многими в дни насилия.)
<…> В английском штабе (в Лиенце) было еще два майора. Один по фамилии Лиск, немного говоривший по-русски. Другой, рыжий, фамилию его не знаю. Кроме того, там было много младших офицеров.
Между прочим, впоследствии Дэвис рассказывал, что для репатриации был сначала назначен один майор, фамилию которого он не назвал. Майор этот, симпатизируя русским, отказался. Его посадили на гауптвахту. Когда же он и после этого отказался, то был разжалован в рядовые и послан на японский фронт.
Дэвис также сперва отказался, был за это арестован, но, просидев на гауптвахте 15 часов, решил согласиться, так как, по его словам, он знал, что в случае его отказа, будет назначен рыжий майор, который был просто зверь, и тогда, как он сказал, «было бы еще хуже».
Какой нарукавный знак был у майора Дэвиса, у других офицеров и солдат, не помню, но знаю, что Дэвис, все офицеры и солдаты этой части были из Шотландии. На парадах были в шотландских юбках, и музыка у них была чисто шотландская. Все они были англиканского вероисповедания.
Их военный священник, милейший человек, был глубоко возмущен тем насилием, которое было совершено шотландцами 1 июня 1945 года. На следующий день он собрал в церкви солдат — участников выдачи и, обратившись к ним, сказал:
— Вчера вы, хотя и не по своей воле, совершили великое зло. Вы произвели насилие над беззащитными людьми: женщинами, детьми и стариками, поэтому вы должны усердно молиться Господу Иисусу Христу, чтобы Он простил вам ваш великий грех.
О генерале А. Г. Шкуро
Говоря о приезде генерала Шкуро 26 мая 1945 года в лагерь Пеггец, автор предшествующего очерка совершенно определенно говорит, что одет он был в черкеску. Видела она его менее чем за сутки до ареста и трудно допустить, чтобы за то время он переоделся в немецкую генеральскую форму, тем более, что немецкой армии больше не существовало — она капитулировала.
Между тем профессор Вербицкий также совершенно определенно утверждает, что когда он видел Шкуро 28 мая в Шпитале, то он был одет в немецкий китель, но был ли он генеральским, он сказать не мог, так как не разбирался в знаках отличия.
Вопрос этот не имеет существенного значения, но ввиду того, что он все же был поднят, многие казаки заинтересовались им. Вопрос этот принял чисто принципиальное значение.
Не верить этим двум свидетелям у нас нет никакого основания. Несомненно, что он был вывезен в Шпигель в черкеске и что профессор Вербицкий видел его там в кителе. Одно незначительное обстоятельство, как будто бы, подсказывает правильное решение.
Кубанец Ю. Т. Г., вывезенный из Лиенца вместе с генералом П. Н. Красновым и другими офицерами Казачьего Стана, которому удалось избежать выдачи советам, показал, что когда колонна машин, привезшая офицеров в Шпигель, входила в ворота лагеря, то навстречу ей шел английский солдат, несший шашку и кинжал. Ю. Т. Г. полагает, что это было оружие Шкуро.
Вполне вероятно, что он прав. По-видимому, Шкуро был в Шпигель в черкеске, а после того, как англичане отобрали у него оружие и он пришел к убеждению, что будет выдан большевикам, снял черкеску и одел китель, который мог быть и немецкого образца и изготовления.
В какой одежде был Шкуро, для многих является загадкой, как загадкой является и гораздо более важное обстоятельство: почему он, не имея прямого отношения к Казачьему Стану, оказался в эти трагические дни в Лиенце?
До сего времени, несмотря на обращение к некоторым сослуживцам и подчиненным генерала Шкуро, получить определенных сведений о причинах прибытия его в Лиенц не удалось.
Трагические дни в лагере Пеггец
… Когда 28 мая я пришла на площадь, офицеры строились по Войскам: впереди донцы, потом кубанцы, терцы и остальные. Я спросила отца:
— Зачем так много? Неужели все на конференцию?
— Какая там конференция! — сказал он. — Для нее столько не нужно. Посадят нас за проволоку в концентрационный лагерь. Ведь война окончена.
Я уговаривала его остаться.
— Нет, — ответил он, — лучше быть со своими, на законном основании. Отсидим срок. Разберутся и, даст Бог, встретимся.
По-видимому, так, как папа, думали многие. Почти то же мне сказали полковники Г. и М. Многие видели в этом логичное заключение войны.
Колонна офицеров начала двигаться. Донцы грузились первыми на машины, которые стояли на дороге вне лагеря. Около них толпились провожающие семьи.
Когда я хотела в последний раз обнять и перекрестить отца, около меня появился английский солдат
