достаточно вежливым, мягким и корректным, и отношения между нами были вполне добрыми. Поэтому естественно, что его поведение было для меня совершенно неожиданным
Уже потом, спустя какое-то время, многократно вспоминая и переживая всю эту киевскую эпопею, я, кажется, поняла, почему он так себя вел. Во-первых, он сам был взволнован, смущен и огорчен, но не хотел этого показывать. Во-вторых, он был не один, а с каким-то мальчиком, и, возможно, опасался моих упреков, слез и других «эксцессов». Думаю также, что он был и несколько рассержен и разочарован тем, что несмотря на его просьбы, мы все же стали искать его и нашли так быстро.
Как бы то ни было, он сдержал свое слово и в намеченный день приехал в Ленинград. Блудный сын вернулся. Я почему-то не посмела пойти встречать его, хотя мне очень хотелось это сделать, и осталась ждать его дома. Он пришел с вокзала не сразу, а спустя часа три после прихода поезда, когда я начала уже паниковать. Наверное, ему хотелось прийти домой и побыть одному, и он надеялся, что мы к тому времени уже уйдем на работу.
Вот такие, почти детективные, были у нас события. Отсутствовал Миша около месяца, но вернулся каким-то другим: повзрослевшим, молчаливым и отчужденным. Никаких разговоров и расспросов по поводу его «побега» не было. И мы, и он держали себя так, будто ничего не случилось. Таковы были условия, поставленные им перед своим возвращением, и нам ничего больше не оставалось, как выполнять их.
Несколько раз я порывалась поговорить об этой истории позже, когда он стал уже совсем взрослым, но каждый раз меня что-то останавливало. Я знала, что он не любит копаться в прошлом и раскрывать душу. Так что эта страница его жизни, как и многое другое, осталась невыясненной, и мы так и не знаем истинных причин киевского вояжа. Были, правда, какие-то предположения и намеки, связанные с его увлечением киевской однокурсницей, но я не знаю, насколько они верны.
Интересно, что из Киева Миша писал письма своему приятелю. Родители этого приятеля, весьма респектабельные люди, оберегали сына от «вредных влияний» и контролировали его. Миша был вхож в эту семью, считался вполне благонадежным и отношения между ребятами одобрялись. Но это не помешало бдительной мамочке читать письма, присылаемые Мишей приятелю до востребования. А письма эти, надо сказать, были какими-то удивительно легкомысленными и даже фривольными. К тому же еще Миша приглашал его последовать его примеру и присоединиться к нему. В письмах были также сведения о стоимости джинсов, магнитофонных записей, пленок и т.п. От всего этого мама приятеля была в шоке и принесла эти письма мне. На меня они произвели аналогичное впечатление. Однако мне показалось, что многое написано с каким-то умыслом и вызовом, как бы напоказ; что Миша не только бравирует своими похождениями, но и присочиняет их; что ему очень хочется казаться свободным, взрослым, независимым. Не предназначалось ли все это для кого-нибудь другого? Может быть, действительно, «шерше ля фам». Но, может быть, я и ошибаюсь. Возможно, я не совсем правильно воспринимала своего сына, долго считая его домашним беспроблемным мальчиком. Кстати, в одном из своих киевских писем нам он так и писал: «Я совсем не тот мальчик, каким вы меня считаете». Так что, может быть, эти письма и просто обычный «стеб» двух приятелей.
В свое время я не рассказала Мише об этих письмах и не показала их, понимая, что ему будет неприятно. Но письма сохранились, и я хотела когда-нибудь преподнести ему их в качестве сюрприза. Наверное, он был бы очень удивлен и посмеялся бы от души. Жалко, что я не успела осуществить свое намерение и не доставила ему этого удовольствия. А может быть, все и к лучшему. Вдруг ему бы не понравилась эта затея? Ведь не все и не всегда хотят возвращаться к своему прошлому.
Возвращался Миша домой неохотно, уступив нашим просьбам и доводам. Пока наш сын был в бегах, экзаменационная сессия прошла, дальнейшее пребывание в институте стояло под большим вопросом. Перед нами встали проблемы, что и как делать дальше.
Так закончилось это «лето тревоги нашей». Лето закончилось, но тревоги остались и, кажется, уже больше никогда не покидали наш до той поры спокойный и благополучный дом.
В детстве Миша был удивительно послушным, спокойным и контактным. Его очень любили все наши родственники и знакомые; им всегда были довольны в школе. Так что до поры до времени мы не знали с ним никаких хлопот и огорчений. Когда он был даже совсем маленьким, я могла совершенно спокойно оставить его на какое-то время одного в магазине, а сама делать покупки, зная, что он отсюда никуда не уйдет.
Мы начали строить дачу, когда Мишутке было всего три года. Первое время мы жили во времянке в лесу безо всяких заборов. Отец показал мальчику, где кончается наш участок, отметил пограничные деревья и взял с него слово, что за эту условную границу он уходить не будет. И малыш никогда свое слово не нарушал.
Наши дачные соседи до сих пор вспоминают, как на их приглашение пойти с ними погулять или зайти к ним в гости, он неизменно отвечал: «Дальше этих деревьев мне уходить не разрешается».
Его отличительными чертами были покладистость и сознательность. Он никогда не дрался, не отнимал у ребят игрушек. Я не помню, чтобы он что-то требовал или вымогал, как это часто делают многие дети. В Пекине мы оба были совершенно очарованы обилием и разнообразием интереснейших механических игрушек. Мне хотелось что-нибудь ему подарить, но денег было совсем мало, и я очень расстраивалась, пересчитывая наши гроши-юани. Мише было семь лет и можно себе представить, как страстно мечтал он завладеть этими чудесами. Однако, он вел себя как настоящий джентльмен: спокойно и с достоинством. В конце концов после долгих выборов, сомнений и подсчетов мы купили ружье-автомат. Мишка был счастлив. Но я уверена, что если бы я тогда не купила ему ничего, никаких слез, упреков и сцен не было бы.
Кстати, этих автоматов тогда еще в Союзе не было и игрушка произвела большое впечатление не только на детей, но и на взрослых. Мишка с удовольствием демонстрировал свое сокровище и всем давал «пострелять». Мы даже слегка журили его: «Такая дорогая игрушка, а ты даешь всем…»
Задиристым и строптивым он иногда был только с сестрой. Таня старше Миши на 8 лет, и был такой период, когда они не очень ладили. В письмах к отцу во Вьетнам она писала, что Мишка не слушается, грубит и дерется, просит повлиять на него. Помню, что мы даже переживали, что они не очень дружат друг с другом. В общем, дети наши были, как мы их иногда называем, «задириха» и «неуступиха». И причиной ребячьих раздоров была не только строптивость маленького братишки, но и излишняя строгость и требовательность его сестры. Взрослых он слушался без всякого напряжения, но диктатору-сестре, девчонке, всячески сопротивлялся. Нужно же было хоть кому-нибудь показать свое мужское «я».
Во время проведения очередного воспитательного часа между отцом и сыном состоялся следующий диалог:
- Ты меня огорчаешь. Что ты, глупый, что ли, что так себя ведешь?
- Да, глупый.
- Отчего же ты глупый?
- А разве глупый знает, отчего он глупый?
Как прикажете реагировать на такой ответ?
Он любил общество взрослых, неторопливый степенный разговор, хорошо и терпеливо слушал, любил порассуждать сам. Его даже прозвали «маленький философ». Особенно нравились ему познавательные беседы с отцом. Отец иногда записывал эти беседы, и их можно воспроизвести. Вот одна из них:
- Папа, а горит все?
- Нет, горит дерево, трава, уголь, т.е. все, что когда-нибудь росло, было живым, ну, и еще кое- что.
- А железо горит?
Здесь отец задумывается, как это понятнее объяснить четырехлетнему мальчишке. Не дождавшись быстрого ответа, сын задает следующий вопрос:
- А что такое коррозия?
- Железо и сталь, если они находятся в воде или в сыром месте, покрываются ржавчиной. От ржавчины они портятся, разрушаются. Это и называется коррозией.
- Коррозия - это и есть горение!
- Откуда ты об этом знаешь?
- А мне бабушка об этом зимой читала.
Такими же обстоятельными были их беседы о невесомости, о жизни на Марсе, о маврах и т.п. Тематика многих разговоров определялась прочитанными книгами.
Разговаривать с Мишей любили и взрослые. Всем очень импонировал этот развитой интересный
