Тамара шла к подругам, едва сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Казалось бы, что для нее десяток врачей и фельдшеров, сотня медсестер и санитарок да старики-охранники, в наплыв раненых помогавшие вносить и выносить раненых и оперированных. Ан нет же, Тому тянуло в медсанбат, как домой, где она не была годы. В Ленинграде у нее не осталось родных, в медсанбате девушки стали для нее не только сестрами милосердия, но и сестрами по крови.
Подсознательно медсанбат дорог ей был и тем, что, спасая раненых, она делала то дело, которое исполняли миллионы мужчин и женщин, призванных в армию, — защищала Отечество. Порой от сознания, что она приобщена к тому, за что сражались миллионы, ее душа наполнялась ликованием, а красиво очерченный подбородок поднимался выше.
Дойдя до указательного знака «Хозяйство Шадрина», Тамара свернула к дубраве, вытянувшейся с юга на север. Подошла к опушке — увидела пологий овраг, по склонам которого гордо стояли вековые дубы, между которыми сохранилась негустая поросль кустарников. Кроны дубов смыкались в вышине и укрывали от вражеского глаза тех, кто в них расположился. Там, где пролегло дно оврага, рядком вытянулись серые палатки, в середине ряда стояла большая палатка, обычно служившая операционной. Сейчас из нее доносился требовательный голос Глафиры Павловны. Она корила сфальшививших мелодию девушек и затем заставила повторить куплет новой фронтовой песни. У входа в палатку стояли отлученные от хора медсестры. Все в наглаженных, с рубчиками от карманов до подола, гимнастерках и синих выходных юбках. Чуть в отдалении разговаривали молодые врачи, поступившие в дивизию с пополнением.
Две сестрички, стоявшие у входа в палатку, будто почувствовав что-то необычное, обернулись и, вскинув руки, закричали: «Девчонки! Кто к нам! Томка!» — И тут же все медички, стоявшие у палатки, кинулись к Тамаре, за ними хористки. И Тома оказалась в плотном кругу милых подруг. Пошли поцелуи, объятия, восхищения ее видом. Она писала им, что стала женой полковника Березова, что его оставляют в армии и он будет преподавать в академии. Все это выходило за житейские представления подруг о возможной судьбе простой медички, но Тома не услышала ни нотки зависти. Вслушиваясь в девичье щебетание, Тамара убедилась: девочки были искренне рады встрече с ней, она им верная подруга. Душу тронуло давно не испытываемое чувство, у нее на глазах выступили слезы. Попыталась поворотом головы скрыть их — не получилось. Одна медсестра тут же достала бинт и промокнула ее щеку.
Нежность озадачила Тамару. Когда служила и жила рядом с ними, внимание к ней было иным, чем к большинству подруг. Но сегодня это «иное» выразилось с такой открытостью, что причина, уловила Тома, конечно, была в другом: она, ленинградка, в голодную и лютую зиму потеряв всех родных и близких, решилась последовать за раненым, в выживание которого не верил ни один врач.
Кольцо, возникшее вокруг Томы, оставалось столь плотным, что маленькая Гуля не могла протиснуться к ней, и девушка с сердцем упрекнула подруг:
— Девчонки, черти вы полосатые! Дайте же мне поздороваться с Томой! Обижать маленькую — нехорошо! — голосом актрисы Жеймо проговорила она.
Девушки образовали проход для Гули, и она кинулась к Томе, будто к матери родной. Тома не раз утешала ее после замечаний и выговоров сестер, что она неумело обошлась с раненым или недостаточно крепко перевязана рана.
— Что мы гостью заставляем стоять! — с упреком ко всем обратилась хирургическая сестра, сменившая Тому у операционного стола. — Может быть, сядем, как прежде, рядком и поговорим ладком.
— Нет, мы сядем на траву, а тебе, Тома, принесем табуретку. Ты же обрела уже чин — полковница.
— Ну, Лиза… не подковыривай.
— Нисколечко, Тома. Ты умела ждать и дождалась своего любимого, защитила его от смерти.
— И вы бы поступили также, если бы встретился по-настоящему любимый.
Крепенькая санитарка принесла не табуретку, а стул и, озорно приподняв его, крепко поставила на землю.
— Садись, Тома! Вижу, счастлива ты на все сто!
— На все сто не бывает, но на девяносто — согласна.
— А почему не на сто?
— Шалашом еще не обзавелись.
— Палатку подарим.
— Через палатку и поцелуй будет слышен.
Девушки засмеялись: счастье Томы теперь не
ограничивается поцелуями.
— Расскажи, как же ты довезла своего Березова до Москвы — он же был безнадежный.
Тома тут же отреагировала:
— Почти, но не совсем. Пока везли до Тамбова, дважды терял сознание. Потом появились признаки гангрены. В Рязани хотели высадить, но он… Таким непреклонным я его никогда не видела. «Нет!» — произнес с такой злостью, будто его хотели зачислить в дезертиры.
— Он что, не понимал, чем рискует?
— Понимал. Только предпочел умереть, чем остаться безногим калекой. В Москве у него дядя- генерал, помощник маршала Василевского. Надеялся, тот найдет специалистов, которые спасут ногу и жизнь.
— А показывался тихеньким, неругливым.
— Но он же командир, приходилось заставлять и требовать.
— А к тебе он как относится?
— Неругливо, — усмехнувшись, ответила Тома.
— Уже хорошо. Другие мужики и кулаки в ход пускают.
— В медсанбате вы научились обрабатывать и выхаживать мужиков, так что волю им не дадите.
— Если Николай Васильевич не совсем выздоровел, зачем же он согласился ехать на фронт?
— У него боевой опыт, академия за плечами. Посчитали, он лучше некоторых разберется в сегодняшних и завтрашних боях. Предложили — согласился. Он же безотказный. Теперь вы расскажите мне, куда поехали из Сталинграда, как оказались здесь?
— Под Сталинград дивизию привезли в двадцати эшелонах, а увезли в двух, — с печалью в голосе проговорила Нюша. Почти год назад у нее погиб жених пэтээровец, а красивое лицо ее все еще не обрело девичьей живости. Ее ответ продолжила подруга:
— Выгрузили нас в Борисоглебске, отмаршировали в ближние леса. В них когда-то формировалась дивизия, и мы расположились в ее землянках. Растопили печурки, нагрели землянки, и пошла сносная жизнь, особенно после того, как начало поступать пополнение. Но уже не то, что в Омске. Многие в годах и пожилые, к сорока. Когда дивизия стала походить на дивизию, нас перебросили в калининские леса и болота, недалеко от города Андреаполя. Весной там нас чуть комары не сожрали. Здесь вот передохнули от них. А что дальше, не знаем — обороняться или наступать
— Из прежних знакомых много осталось или вернулось в дивизию?
— Даже в штабе дивизии не больше десяти человек. Трое из них сбежали из госпиталей и примчались в родную дивизию. Наш генерал принял их, начальник штаба написал куда надо, чтобы не считали дезертирами. Один вот ради Маши.
— И как ты, Маша?
— За неделю один раз встретились. Он же на строительстве дорог. А начнутся бои… командиры рот, знаешь, командуют не более двух недель. За это время или полуживые к нам, или…
Казалось бы, за благоразумие Машу можно было осудить, подруги только пригнули головы. Какое счастье от короткой любви? Одна-две встречи, его заверения любить вечно, но вечность на фронте короче заячьего хвоста. Поддашься его просьбам и лобзаниям… в лучшем случае окажешься соломенной вдовой, а вернешься домой с плодом любви — проходу не будут давать: обзавелась пацаном, чтобы убежать с фронта!
— А мне!.. — обхватив колени руками, произнесла дурнушка Гуля. — Полюби меня пригоженький солдатик или сержант, на все бы пошла.
