цветное по черному, чем бегать за «светиками» или надеяться на «субъективный фактор».
— Веди, — сказал я.
Лифт унес нас в глубокий подвал. Сейчас, днем, в зале было пусто. Широкий овальный танцпол, по краям на возвышении два яруса столиков и диванчиков. От десятков тысячеватток, освещавших черные стены, тек душный, перегретый воздух.
— Дим! — крикнул Зингер через зал парню за диджейским пультом. — Включи рабочий режим, хочу похвастаться перед фотографом. И девчонок позови, пусть попрыгают.
Дима кивнул и убежал через служебный вход.
— Весь танцпол — это динамик. Музыка бьет под коленки. Офисное здание, ночью жаловаться некому, — ощерился Зингер. — У нас лучшие басы в столице.
Свет погас везде одновременно. Первые секунды глаз еще мог ухватить меркнущие зигзаги нитей накаливания, а потом пришла темнота. Невероятная, подземная, абсолютная.
— Ну как? — весело спросил Зингер. — Плющит?
Я не успел ответить, потому что пол под ногами дрогнул. Снова и снова. Это даже не было звуком — просто легкие ритмичные удары. Наверное, так ощущаются легкие землетрясения.
Внезапно я стал различать очертания зала. Синие полосы обрисовывали каждую ступеньку, грани колонн, углы, косяки, балки. Будто я попал в координатную сетку. Края столиков, ножки стульев светились пронзительно-зеленым. Цвет задал окружающему пространству четкие рамки. Я поднял руки к глазам. Белые нашивки на рукавах тоже ярко блестели. Зингер оказался виден весь, кроме лица — его костюм был разрисован желтым и розовым под скелета. Зингер без головы.
На танцпол выбежали две красотки из подтанцовки. На лицах — светящиеся маски, а трико расписаны длинными продольными полосами.
Мир вокруг меня состоял из цветных нитей, плывущих, качающихся, дрожащих, бьющихся в такт с подземными барабанами. Тьма и ритм.
Оставалось придумать, как это можно сфотографировать. И кое-что поважнее.
Вход в метро казался разинутой пастью. Люди огибали меня, спешили во мрак. Я последовал за ними.
С недавних пор ступени эскалатора тоже стали подкрашивать флюоресцентом. Тлеющие столбики ламп только мешали — света они почти не давали. Голубые перила, а между ними — оранжевые полоски ступенек — как рельсы и шпалы, уходящие вниз. Темные силуэты людей. Цветные нашивки на плечах, спинах, локтях. Неразличимые лица.
На платформе стоял наряд одноглазых. Они проводили меня внимательными взглядами сквозь приборы ночного видения. Интересно, как я выгляжу в инфракрасном диапазоне?
В вагонном сумраке покачивался лес темных голов. Я проехал до «Китай-города».
На выходе подошел к таксофонам.
— Господина Смирягу, пожалуйста!
В трубке заиграла та же мелодия, что сопровождает все рекламные ролики «Технопарка».
— Слушаю. — Голос был не грубым, скорее матёрым.
— Господин Смиряга? — спросил я, закрыв шарфом трубку. — Андрей Тягаев попросил меня встретиться с вами и передать один предмет. Вы свободны сегодня?
— Подъезжайте, — сказал собеседник.
— Не-е, мы так не договаривались! — капризно ответил я. — Андрей совсем, что ли, очумел? Не можете сами приехать, так пришлите кого-нибудь.
— Где встретимся? — спросил Смиряга, начальник отдела безопасности центра, где работали Дрюха и Карен.
— Сегодня в одиннадцать, в клубе «Вечная тьма» на Таганке. Я забронирую столик на ваше имя.
Не дожидаясь ответа, я нажал на рычаг. И сразу набрал второй номер. Там не играла музыка. Трубку сняли с невнятным «алло».
— Карен Саарян кое-что для вас приготовил, — сказал я. — Вы еще заинтересованы?
— Да, — сухо ответил ничем не примечательный голос. — С кем имею честь?
— После одиннадцати вечера из клуба «Вечная тьма» выйдет человек по фамилии Смиряга. Можете попросить у него то, что вы ищете.
— Вы меня с кем-то путаете, — поскучнел собеседник.
— Значит, файл «Фотогорение» возвращается домой.
Несколько секунд в трубке был слышен только шорох статики.
— Что хотите за информацию?
— Если все получится, тогда и обсудим, — сказал я.
— Разумно.
Я повесил трубку и быстро ушел от автомата, то и дело оглядываясь. Паранойе только дай волю!
Турбюро, где работал Миха Никольский, занимало целый этаж в офисном здании на Покровке. К Механику я приезжал по два-три раза в месяц. Здесь ничего не изменилось — в меру бестолковые, но предупредительные девчонки-менеджеры опять попытались отправить меня за рубеж. Или у меня внешность такая незапоминающаяся?
Механик вышел из недр офиса и увел меня за собой. Он отпустил длинные волосы и вид имел слегка потусторонний. В расстегнутом вороте побрякивали висящие на тонкой цепочке крестик, полумесяц, звезда Давида и какая-то тантрическая штучка.
— Потрясающая новость! — сразу решил поделиться он. — Только, чур, не смеяться! Ты слышал, что старообрядцы вообще отказались от искусственного освещения?
— Это от какого — от искусственного? — не понял я. — От ламп дневного света, что ли?
— От любого рукотворного, — наставительно сказал Механик. — Свет — от Бога, и не нам за Божьи дела браться! Они молятся, и у них светло!
Я постарался не смеяться, потому что пообещал.
Тут его позвали к телефону.
Молчаливый сын Механика, которого тот частенько забирал с продленки к себе на работу, сидел за столом у окна и никак не реагировал на нашу болтовню. Вытянув губы трубочкой, он склонился над альбомом, куда перерисовывал с календаря турецкий отель. Городушки из кубиков выглядели вполне законченными, и мальчишка уже взялся за небо. Выбрал из большого набора коротенький серый карандаш, оставил в углу свободный кружок солнца и начал не слишком умело заштриховывать все вокруг.
— Давай, покажу, как…
Механёнок охотно отдал карандаш мне.
— Смотри, закрашиваем равномерно все небо…
— А солнце? — возмутился мальчишка.
— Не спеши! — я закончил и взял ластик. — А теперь — вот так, только слегка, не нажимая…
В относительно ровном сером небе появилась круглая светлая проплешина.
— Ух ты!!! — детскому восторгу не было предела. — Как настоящее!
Вернулся Механик, озабоченно глядя на часы.
— Извини, — сказал я. — Давай… и я побегу.
— А подождать можешь? — спросил он, думая о чем-то своем. — Или лучше — пойдем со мной. А то уже без одной минуты!
Он завел меня в пустой кабинет, задернул шторы, не включив света, и достал из шкафа молельный коврик. Что-то новое.
— Сейчас ты увидишь простой, но веский довод, — заявил Механик.
— В пользу чего? — спросил я, но он не ответил.
Механик расслабил узел галстука, расстегнул пиджак, и опустился на колени, повернувшись лицом к окну.
— Дева Мария, несущая нам благость и успокоение! Иисус, сын ее, принявший наши грехи! Аллах, великий и всемогущий! Изида и Один, Ра и Кетцалькоатль! Не оставьте нас во тьме, детей ваших грешных!
