хоть бы количественно должна была затушевать образ Пушкина, я все-таки часто раскрывал 'Медного всадника' или 'Евгения Онегина' и читал их как будто снова. Эти две поэмы я больше всего люблю у Пушкина, может быть, потому, что равным им по своей реалистичности (правдивости), по своему изумительному исполнению нет не только в отечественной поэзии, но и в мировой'.
'Пушкина таскал с собой всюду' - это о многом свидетельствует. В частности, о том, что приобщенного к высокой поэзии с раннего детства Бориса Корнилова ни в коем случае нельзя назвать дилетантом, неучем, профаном, как это не раз бывало при его жизни, что и сказывалось в пренебрежении, высокомерии, брюзгливости литературных критиков по отношению к нему.
На день рождения отец, видя, как увлечен Борис чтением, подарил ему книгу Николая Гоголя. Уже осознав силу слова, Борис настолько выразительно читал вслух сестренкам 'Вия', что Шура не на шутку перепугалась и убежала от брата со слезами.
Таисия Михайловна впоследствии вспоминала: 'Бывало, приходят к нему товарищи, зовут гулять, а он расстаться с книгой не может'.
Однако Бориса никак нельзя было назвать домоседом, склонным к одиночеству и замкнутости. Он рос подвижным, резвым и озорным ребенком, с охотой бегал с приятелями на речку и на луга, с азартом вступал в игры, отправлялся пасти лошадей в ночное, ходил в лес по грибы, хотя детство его едва ли можно назвать безмятежным.
Случилось нежданное. В 1914 году началась война с Германией, и вскоре отца призвали на фронт. Таисии Михайловне пришлось взять на себя двойной груз: вести уроки и заниматься домашними делами. В доме остался один мужчина - Борис, которому исполнилось восемь лет. Вот когда ему пришлось исполнять взрослую работу: колоть дрова, носить воду из колодца, копать землю, возить навоз, косить траву. Жили по-крестьянски, любя землю. И об этом он никогда же не забудет.
Отец вернулся домой только через шесть лет, еле вылечившись от тифа. Вернулся в новую жизнь после бурных событий Октября 1917 года и опустошительной Гражданской войны. Полагаться можно было только на себя, и Пётр Тарасович купил рыжую лошадёнку со звёздочкой на лбу, чтобы вести собственное хозяйство. Стали сеять и рожь, и овёс, сажать картофель.
Годы были памятны изнурительной работой, нуждой и тяжкими думами о будущем. Мечта о светлой жизни воплощалась только в плакатах и лозунгах. Но молодёжь была захвачена ей, и потому именно на молодых делала ставку новая власть.
В 1921 году Борис продолжил учёбу уже в городской школе второй ступени (ныне это средняя школа N 1). И некоторое время ему пришлось ежедневно ходить из Дьякова в Семёнов пешком. В поэме 'Тезисы романа' он напишет:
Я рос в губернии Нижегородской, ходил дорогой пыльной и кривой, прекрасной осеняемый берёзкой и окружённый дикою травой. Кругом - Россия. Нищая Россия,
ты житницей была совсем плохой.
Я вспоминаю домики косые,
покрытые соломенной трухой,
твой безразличный и унылый профиль,
твою тревогу повседневных дел
и мелкий нерассыпчатый картофель
как лучшего желания предел.
18 'Наш современник' N 7
Да, подростковые годы, оставляющие самые яркие впечатления, пришлись у поэта на тяжелейшее время - разруху, но вину за это, как было принято извечно, возлагали целиком на побеждённых. Не избежал такого подхода и Корнилов, подражая хлёстким агиткам и обличениям, составив известный демьянобедновский набор: 'мироед, урядник, да кабаки, да церковь, да пеньки'. С маху даже и пенькам от него досталось.
И вполне объяснимо, почему в зрелые годы пришлось поэту переживать разлад с самим собой. Новое бурное время втянуло поэта в себя, повлекло по своей стремнине, лишило душевного покоя и уничтожило - свирепо и бескомпромиссно.
А всё началось как раз в пору его взросления и возмужания. Нет, не в самой семёновской школе, а вне её стен. В школе веяло духом романтизма. Класс, в котором он сидел в среднем ряду на задней парте, был покорён балладами Василия Жуковского, своё увлечение которым передала впечатлительным питомцам преподавательница литературы Анна Ивановна Дмитровская. Борис сидел за одной партой с миловидной девочкой Лидой Фешиной, которая потом вспоминала:
'Помню, что мы с удовольствием учили наизусть переведённую Жуковским балладу 'Лесной царь' Гёте. Борис хорошо декламировал, его часто просили читать на уроках. Читали, пересказывали баллады 'Светлана' и 'Ундина', 'Наль и Дамаянти'. Нас покоряли лиризм и песенность произведений Жуковского, идеи верности и добра, победа добра над злом и, конечно, занимательный сюжет. Не случайно в классе некоторым ученикам были даны имена героев баллад. Так, после знакомства с балладой 'Наль и Дамаянти' Бориса стали называть Наль, а меня - Дамаянти. Конечно, никакого сходства у нас с героями баллад не было, тем не менее мы фантазировали. Помню, что Борис хорошо учился, был общительным… '
Как беспредельно далеко от жизни было то, о чём писал Жуковский в индийском сказании 'Наль и Дамаянти':
…» мнилось мне, что годы пролетели Мгновеньем надо мной, оставив мне Воспоминание каких-то светлых Времен, чего-то чудного, какой-то Волшебной жизни…
Не только в содержании, но даже в самом умиротворяющем плавном размере, в пластике стиха чувствовалась отдаленность изжитых и как бы идиллических времен, их необратимость.
Новое время выражало себя категорично, броско и напористо. В Семенове власть утверждалась силой. В середине января 1918 года тысячная толпа под гром набата сошлась на Соборной площади, чтобы выразить протест против захвата власти Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Красногвардейцы и солдаты из уездной воинской команды выстрелами разогнали двинувшийся на них народ, убив и ранив несколько человек. Летом того же года создается большевистская организация. В следующем году заявляет о себе комсомол, куда потянулась беспокойная молодежь, увлеченная решительными призывами, кипучими сборищами и плясками под гармонь. Зверская расправа над тремя юными комсомольцами И. Козловым, А. Дельфонцевым и Н. Завьяловым, которую учинили дезертиры, прятавшиеся в лесу, настроила молодежь на готовность к жестокой борьбе. Военная подготовка, изучение оружия, военизированные игры становятся чуть ли не повседневным явлением.
Вечерами на главной Соборной площади тон задавала молодежь, сзываемая гармошкой. Ходила толпами по улицам, задирала прохожих, пела злободневные частушки. Гуляли семеновские парни с девчатами и в городском саду под высокими липами, рассаживались по диванчикам, слушали по воскресеньям духовой оркестр. И вовсе не глухим медвежьим углом, не захолустьем представлялся уездный Семенов, взбудораженный молодыми голосами. Все прежнее отметалось, все новое приветствовалось. И, конечно, никто не думал о последствиях, кроме видавших виды стариков. Но кто им внимал?!
Вот тогда возбужденного новыми веяниями Бориса Корнилова и потя-
нуло к перу. Таисия Михайловна вспоминала: 'Всегда ходил с тетрадкой и блокнотом. Чаще всего написанное прятал или рвал, за что мы на него обижались'. В школе юный сочинитель пристрастился выпускать стенгазету, помещая в нее свои заметки и частушки. У каждого нового номера собиралось немало любопытных читателей.
В 1923 году, после окончания восьми классов школы 2-й ступени, Борис решил оставить учебу - девятый, последний, класс лишал его самостоятельности выбора, потому что занятия в нем в основном состояли из практики, определявшей способности к учительской работе. Но этого юноша никак не хотел, ему грезились иные горизонты. Потянуло к комсомолу, где была живая интересная работа. Способного бойкого парня уже приметили в уездном комитете, где ему без промедления определили должность инструктора бюро юных пионеров.
Еще не познакомившийся с Корниловым в ту пору Константин Мартовский вспоминал, как осенью 1923 года сам он двенадцатилетним школьником записался в первый пионерский отряд Семенова. В пионеры тогда принимали не только мальчишек, но и парней вплоть до восемнадцати лет, потому что пионерская организация считалась чуть ли не военной, а руководил ей демобилизованный молодой командир Красной
