оставим эти вопросы до завтра.
20 февраля.
В милицию я поехал с адвокатом Семеном Абрамовичем - маленьким, пухленьким пожилым евреем.
- Только не горячитесь, - напутствовал он меня. - Старайтесь вообще меньше говорить. Давайте сразу договоримся: командовать парадом буду я.
Указанный в повестке кабинет оказался крохотной, но чистенькой комнаткой. Завидев нас, из-за стола встал тучный седой майор.
- Здравия желаю, товарищ подполковник!
- Вольно, - хихикнул адвокат. - Ну и отъел же ты ряшку, Петрович! Они обнялись. Поймав мой взгляд, Семен Абрамович пояснил коротко,
что служили вместе в уголовке, тот еще, мол, сыщик Петрович.
- Весь в тебя, - хохотнул майор, - было у кого учиться.
- Чего вызывал? - перешел к делу адвокат.
- Прокуроры поручили провести дознание насчет финки. Допрашивать буду.
- Допрашивай, - согласился Семен Абрамович, - а я послушаю. Он скромненько уселся в уголок и, облокотившись о колени, устало
прикрыл рукой глаза.
Я чистосердечно ответил на все вопросы дознавателя: кто, где, когда и при каких обстоятельствах подарил мне финку. Какие-то омоновцы, может, собровцы. Камуфляжные, короче, ребята. На юбилее газеты. Их кто-то привел из
наших. Выпили ребята, вот и расчувствовались. У нас, говорят, больше ничего нет, возьми, командир, не обижай. Ну я и взял сдуру эту красавицу. Где хранил? В сейфе. Никуда не выносил? Нет, конечно, я про нее вообще забыл.
- Я должен допросить вашу жену, - сказал майор.
- А ее-то зачем?
- Надо! - коротко бросил он. - Прочтите и распишитесь.
Я подписал протокол и, попрощавшись, вышел. Адвокат остался. Через пару минут он догнал меня и поспешил успокоить, что не все так плохо. Финка, мол, эта нигде не числится, а за хранение по новому УПК статья не грозит.
- А жену зачем? - повторил я вопрос, на который дознаватель толком так и не ответил.
- Ничего страшного. Она может, конечно, отказаться давать показания.
Но не советую - пусть говорит все как есть. Я, кстати сказать, могу присутствовать на ее допросе. Вы не против?
- Да вы что, Семен Абрамович, Бог с вами! Я сам хотел попросить вас об этом.
21 февраля.
Мы вместе зашли в здание райотдела милиции. Она держалась на удивление спокойно. А когда вышла от дознавателя, даже улыбнулась: все, мол, о'кей, малыш!
- О чем спрашивал? - поинтересовался я, когда мы простились с адвокатом.
- Все о том, как я с таким олухом столько лет прожила?
- Я серьезно.
- Я - тоже. В детстве не наигрался? Знаешь, что я вчера вечером сделала? Поймала такси, поехала на берег и выбросила в реку тот кинжал, который ты привез из Болгарии.
- С ума сошла, это же муляж!
- А мне плевать, для меня все одно - оружие. Хватит тебе играть в эти игрушки, не мальчик!
Я приобнял ее:
- О чем все же спрашивал майор?
- Не приносил ли домой финку, не брал ли ее с собой на охоту или рыбалку?
- И что ты ответила?
- А что я могла сказать? Ты что у меня, рыбак? Или охотник?
Мы расхохотались, вспомнив, как в далекой молодости я приехал с охоты полупьяный, без шапки и с дохлым зайцем в обнимку. Все, впредь дорога на охоту мне была заказана.
25 февраля.
Позвонил полковник Осипович:
- Я хотел бы с вами встретиться без свидетелей. В девять вечера устроит? В редакции, надеюсь, никого уже не будет?
- Хорошо, буду ждать.
Господи, что им еще от меня надо? Вроде обо всем тогда, у генерала, договорились: вводим мораторий до конца следствия. Чего еще надо? 'А может?' - сверкнул где-то в голове лучик надежды и тут же угас: чем чаще сталкиваюсь с ребятами из этой конторы, тем больше разочарований. Хотя, честно, Осипович мне чем-то симпатичен. Умен, щек не надувает. Нет на нем той печати вседозволенности, которую дает власть над людьми. Подкупают и некоторые факты его биографии. Год назад Рома Осетров сделал про полковника целый очерк. О том, как он бросил вызов мафии в одной из южных республик. Его самого тогда бросили за решетку. Страшно прессовали, но потом разобрались, и сам президент вручил ему орден.
…Он вошел, невысокий и стройный. В черных кудрях седина не по возрасту. 'Пушкин, блин!' - чуть было не ляпнул я вместо приветствия.
Попросив разрешения, он сбросил куртку прямо на диван, от водки-вина отказался, а вот кофе попросил сделать.
- Я здесь без санкции начальника, - начал разговор полковник. - Чисто по-человечески мне Рому очень жаль.
- Какого из двух?
- Осетрова, конечно. Хороший парнишка. Сирота. А тут еще и женился. Спасать надо человека!
- Мы же договорились.
- Не все так просто. Осетрова еще можно перевести из обвиняемых в свидетели, а с Бухавцом куда сложней - он бывший офицер милиции, давал подписку о неразглашении гостайны.
- Вы предлагаете внести коррективы в уговор - 'сдать' Бухавца?
- Зачем так грубо? Поймите, Рома попал под влияние этого милиционера - он главный мотор.
- Я знаю Осетрова, он не пойдет на сделку.
- Не в нем суть.
- А в ком, уточните?
- В вас. Рома вас боготворит, поговорите с ним.
- Утопить, выходит, одного, чтобы спасти другого. Полковник вздохнул, глаза его погрустнели:
- Спасать вам надо прежде всего себя самого. Говорю это только потому, что вас есть за что уважать. Но не все в моей власти. Я - сыщик, мне нужен источник информации, тот мент, 'сливший' им фактуру. Что нужно кому-то там, наверху, - не знаю. Но вполне вероятно, что вам могут поменять статус: из свидетелей в обвиняемые.
- Как это?
- Очень просто. Формально есть все признаки преступной группы, в которую при желании легко могут причислить и вас.
- И по закону, и по совести?
Мой собеседник снова погрустнел. Опустил курчавую голову на ладони, потер пальцами виски, как бы отыскивая нужные слова.
- Молчите? - продолжил я.
- Я мог бы, - заговорил он, - ответить вам по принципу: 'Сам дурак'. На себя, мол, посмотрите, господа журналисты: все ли, мол, вы делаете по совести, не калечите ли походя словом своим людей? Но не буду, не в моих правилах. Как в вашей профессии, так и в нашей - разные люди. И там, и здесь хватает дерьма, но, уверен, достойных больше. Да, согласен, порой мы подвластны обстоятельствам, цель, что называется, довлеет над средствами. А цель ведь у нас с вами одна - сильное государство, независимая и богатая Россия.
- Благими намерениями вымощена дорога в ад.
