смущенно улыбнулся и направился в нашу сторону. Бросились в глаза доброе выражение лица, скромная, но очень опрятная одежда. Мы протянули друг другу руки, и моя ладонь буквально спряталась в его большой крепкой ладони.
Так с легкой руки Куняева состоялось это знакомство, которое вылилось в многолетние товарищеские отношения, дружеские встречи с доверительными беседами. Передреев познакомил меня со своей семьей, с друзьями - спустя год-другой. Вначале же мы даже виделись крайне редко. До этого времени мне не приходилось не только читать стихи Передреева, но и слышать его имя, а на лестные слова Куняева я, каюсь, не обратила должного внимания. Дело в том, что в редакции все были очень щедры на похвалы, и кто только не ходил в талантливых и даже 'гениальных'! 'Привет, старик! Читал твои новые стихи. Гениально!!!' - такие восклицания можно было услышать сплошь и рядом. Бывали в редакции и 'маленький Белинский', и 'будущий Достоевский', и мастер слова, не уступающий Бунину. Некая абитуриентка Литературного института уверяла, что ее рассказы признаны приемной комиссией 'на уровне чеховских'.
Мало-помалу мы с Анатолием разговорились. Сначала это были короткие, случайные разговоры о редакционной жизни, об опубликованных в 'Знамени' произведениях, о событиях в Литинституте и в его 'общаге', где в это время он жил. И наконец, о классиках и современниках, о только что увидев-
ших свет стихах. Здесь, как свидетельствуют многие знавшие Передреева, он мог говорить часами, в любое время дня и ночи. В частности, поэт Геннадий Ступин в статье 'Ты, как прежде, проснешься, поэт…' очень точно заметил: '…мог без конца говорить со всяким внимательно слушающим, весь открываясь, может быть, даже слишком выговариваясь… Но он не экономил, не берег себя. Напротив, был слишком щедр, слишком по-русски, по-равнинному открыт… '
В число этих 'всяких' посчастливилось попасть и мне. Беседовать с Пе-редреевым было интересно. Он обладал удивительным даром улавливать особенность каждой стихотворной строки, высвечивать ее суть, характер ее создателя. Хорошо известные с детства стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Никитина, А. Толстого, Блока, Есенина, много раз слышанные и, казалось, глубоко прочувствованные, открывались Передреевым по-новому, в едва уловимых оттенках, так что порою становилось стыдно из-за собственного невнимания к вроде бы столь очевидному.
Подкупало и его умение вести беседу. Он не только щедро делился своими впечатлениями и мыслями, но и внимательно, с интересом и живым участием слушал собеседника, задавал вопросы ('а что ты сказала?', 'а что он ответил?'), советовал, одобрял и, конечно же, нередко возражал. Привыкнув делиться с ним, я частенько говорила о чём-то совсем незначительном, пустячном, но и тут он всегда слушал со вниманием, умел извлечь что-то интересное, найти повод для шутки. А уж чувства юмора ему было не занимать - он ценил хорошую, меткую шутку и сам мог славно пошутить, часто прибегая к поэтическим строкам. Помню, как однажды Самуил Дмитриев выговаривал мне за задержку гонорара Передрееву, размахивая его телеграммой из Грозного: 'Каждый день я прихожу на почту'. Услышав, что Куняев собственноручно превосходно отделал вагонкой прихожую своей квартиры, Анатолий заметил: 'Надо, чтоб поэт и в жизни был мастак!' Однажды, читая вёрстку, я обратила внимание на фразу: 'Много испытал герой, но понял одно: жизнь - не хаос!' Указав на нее автору, одному из завсегдатаев комнаты-клуба, услышала за спиной негромкий смех. Повернувшись, увидела широко улыбающегося Передреева. Прочитав затем всю заметку, он указал и на другой перл: 'Героиня помогла ему вырваться из бездны пессимизма'. Говорю об этом так подробно потому, что выражения 'жизнь - не хаос' и 'бездна пессимизма' прочно вошли в обиход Передреева. О рождении его дочери, например, я узнала из первомайской телеграммы: 'Поздравляем праздником жизнь не хаос Толя Шема Леночка'. 'Письмо твое немногословно - оно и понятно: работа, Муля, фестивали, Марина Влади, бездна пессимизма'; 'Пиши, в какой бездне пессимизма сейчас ты. Не может быть, чтобы ее (бездны) не было', 'Как живешь, как преодолеваешь бездны?' - и так почти в каждом письме.
Моя 'резиденция' в журнале располагалась хоть и в отдельной, но очень небольшой комнатке ('За что вас сюда?' - заметил как-то В. Богомолов), названной по этой причине сурдокамерой. Кроме книжного шкафа, письменного стола со стулом, в неё вмещался еще лишь один стул для посетителей, втиснутый в единственный свободный угол, словно в 'медвежьей' комнате Кирилы Петровича Троекурова. В этот медвежий угол стал частенько наведываться Передреев. Как уже упоминалось, излюбленной темой его разговоров была поэзия, он действительно 'знал одной лишь думы власть'. Однако в первые несколько лет нашего знакомства, наших бесед он ни словом не обмолвился о собственных стихах, ни разу даже не упомянул о своей принадлежности к 'поэтическому цеху'. Между тем Передрееву было что рассказать о себе, о своих успехах уже тогда, в самом начале 60-х годов. Ведь еще в июле 1959 года в 'Литературной газете' увидели свет стихи 'Три старших брата', 'Четвёртый брат' и 'Работа' с напутствием Николая Асеева:
'Анатолий Передреев живет в Саратове. Ему двадцать пять лет. Он был рабочим, шофером, мечтает поступить в Литературный институт. Три старших брата его погибли на войне, четвертый вернулся домой без ног. Впрочем, об этом написаны стихи, вы их прочтёте.
Стихи Анатолия Передреева безошибочно свидетельствуют о несомненных поэтических способностях их автора.
Они свежи, не шаблонны, отмечены хорошим поэтическим вкусом. Смотрите, как свободно, объемно и по-настоящему поэтически сказано:
Это талантливый молодой поэт со своей дорогой в будущее. От всей души пожелаем ему доброго пути. Ник. Асеев'.
Бытует версия, будто стихи прислал в газету друг Анатолия даже без его ведома, и Асеев извлёк их из широкого русла так называемого самотёка. Однако, по свидетельству С. Куняева, Передреев, приехав в Москву из Саратова, посетил Б. Слуцкого, показал ему свои первые опыты, и Борис Абрамович передал их Асееву. Он посоветовал молодому поэту поехать в Братск - 'делать биографию'. Слуцкий потом, как выразился Е. Евтушенко в 'Огоньке', 'носился' с Передреевым (равно как и с Куняевым). Он угадал его талант, о чем говорят и дарственные надписи на книгах, в частности: 'Анатолию Передрее-ву с верой в его большое будущее'.
Еще в Братске Передреев встретился с Ярославом Смеляковым, который также высоко оценил его молодой талант. Будучи руководителем поэтической секции в Союзе писателей и возглавляя отдел поэзии в журнале 'Дружба народов', Ярослав Васильевич поощрял одаренного поэта, доверял ему переводы, приглашал выступать на поэтических вечерах. На одном из таких вечеров он учинил форменный разнос за искажение фамилии поэта в афише. Он даже настаивал на приёме Передреева в Союз писателей в обход такого формального условия, как уже изданная книга.
Талант Передреева сразу признали и его молодые друзья, и в первую очередь С. Куняев. Встретились они впервые в 1959 году на строительстве Братской ГЭС. Затем, уже в Москве, особенно в пору работы Куняева в 'Знамени', встречи стали почти ежедневными, благо Литинститут, куда Передре-ев поступил в 1960 году, находился рядом. Делясь впечатлением о новом знакомстве, Куняев пишет в книге 'Поэзия. Судьба. Россия':
'Полная независимость и какая-то изначальная самостоятельность и естественность и его поэзии, и его жизненного пути сразу же очаровали всех нас'. И затем: '…вдруг зазвучал какой-то абсолютно естественный голос Анатолия Передреева, чурающийся любого поэтического разгильдяйства, любого политического подтекста, голос, стремящийся к одной цели - выразить простую русскую судьбу и русскую душу'.
Ведая отделом поэзии в 'Знамени', Куняев также стремился поддержать своего друга-студента, живущего в общежитии без какой-либо материальной опоры.
Итак, уже самые первые шаги Передреева на поэтическом пути были весьма успешны. Успешно было и продолжение. Его первая книга стихов 'Судьба', которую и книгой-то назвать трудно - так невелик ее объем, - была восторженно встречена. Сразу же после ее выхода в свет появилось несколько положительных откликов, в то время как многих пишущих критика не замечала годами. Среди первых откликнувшихся были весьма авторитетные в то время критики Ал. Михайлов ('Рабочая косточка', журнал 'Знамя') и Л. Аннинский ('Ритм и жизнь', журнал 'Москва'). Со временем положительные отзывы только множились, и даже спустя семь лет на страницах такого серьезного, уважаемого журнала, как 'Вопросы литературы', с очень добрыми
