Эта хоть на вы называет. И в щечку не просит целовать. Я отказался и от кофе, и от чаю, и от минеральной воды, и простой и газированной.
- Сейчас негр придет, - спросил я, - и разожжет камин? А на камин вспрыгнет белка и запоет: 'Во саду ли, в огороде'.
- Ну вы нормально, вообще супер, - отвечала Вика, - ещё же ещё не факт, если кто-то приходит. Можно заказать по вашей просьбе квартет 'Молодые охрипшие голоса'. Заказать? Вообще, мне лично интереснее, ес-
ли вам это интересно, не молодняк, а именно ваш возраст. Те же - что? Только же лапать. Я на это не буду реагировывать. Мне надо общаться, горизонты же надо раздвигать, вот именно. Перед кофе будете руки мыть?
- Да зачем надрываться? - отвечал я. - Сколь ни мойся, чище воды не будешь. После смерти нам их и так помоют.
- Ну вы снова нормально, - восхитилась Вика. - Я вам стихи прочитаю, бешено хорошие. 'Эх, цапалась, царапалась, кусакалась, дралась. У самого Саратова солдату отдалась'.
- Это ты о себе? Ты из Саратова?
- Нет, мы из Держинска. Про Саратов я так пою, для услады. Велели вас развлекать. А репертуару у меня выше крыши. 'Старичок старушечку сменил на молодушечку. Это не трюкачество, а борьба за качество'. И припевки. Вот это старикам нравилось: 'Тыдарги, матыдарги, дробилки, Соловки'. Дроби отбить? Эх! - Вика подергала плечиками: - 'Она не лопнула, она не треснула, только шире раздалась, была же тесная'. Ох, это всё так нравилось Плохиду Гусеничу, он сюда на совещания приезжает. Только появится - сразу: 'Вика здесь? Нет? Уезжаю!'. Да разве его отпустят? Он же, - Вика понизила голос, - они же все у него с руки клюют. Ему, - вы не подумайте обо мне плохого, у меня с ним ничего не было, только моменты общения, - ему ерунды этой хватало и без меня. Он занятой человек, любил только в дороге, к концу рейса обычно женился. Но, говорит, дети - дебилы. Вызывают в школу: ваш сын сделал сто тринадцать ошибок в диктанте. Но Плохид Гусенич нашел выход из положения - стал активно на них наступать: а вы, говорит, не подумали, что он на другом языке писал? Вот какой.
- Так он Плохид или, может быть, Вахид, может быть, Гусейнович?
- Ой, я не знаю, они же ж все засекреченные жутко. Мне-то без нужды, до фени, до фонаря, аля-улю. Плохид Гусенич говорит: 'Ну, Викуля, только ради тебя этих короедов спонсирую'. Обожает! Как запузырю: 'От любви я угораю, отомщу заразе: это было не в сарае, а вобще в экстазе'. Он катается. Я добавляю по теме: 'То было позднею весной, в тени какой-то было'. А любимое у него: 'Нам не тесно в могиле одной'. То есть в том смысле, что в постель же противно идти, прямо как в могилу, так ведь? Или у вас не так? А он заявляет: 'Ну, ты втёрла в масть!'. А я: 'Да ладно, Гу-сенич, не смеши, и так смешно'. Агитирует в законную постель без обману, а я в ответ: 'Да ты ж, Гусенич, меня пополам старше'. То есть в два раза. То есть, если мне… ну, неважно! Он меня подарками заваливал с головой: кольца всякие там, серьги. Я ему: 'Что ли я афроазиатка, чтоб в ушах болталось? А перстни зачем? Всё равно снимать, когда посуду мыть'. Он в полном ажиотаже: 'Ты, Вик, прошла все испытания. Я тебе подарю замок и счёт в банке страны, которой мы разрешим выжить'. Я ему: 'Не надрывайся, мне и тут тепло'. Он: 'Ой, нет, тут такое начнётся, надо готовить отходняк'. Но я на это: 'А куда я без Родины?' Он тут как заплачет, прямо в надрыв, прямо напоказ, как в сериале: 'Викуся, а моя-то Родина где?'
Вика отошла к бару, на ходу продолжая рассказывать:
- Тут он меня как-то заревновал, Отелло придурошный. Увидел, какой у меня постоянный взлёт успеха. Говорит: 'Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный шлейф'. Я возмутилась, чего-чего, а умею ставить в рамки приличия: 'Если они кобели, так что ли я сучка? А к тому же, один ты, что ли, говорю, ценитель прекрасного?'. Так отрапортовала. Правильно я поступила? - спросила она, ставя на столик тарелки с чем-то.
- А шлейф из кого состоит?
- Охранники там разные, шоферня, водилы. Но они же понимают, если что, им тут не жировать. И вообще даже не жить. Не смеют. Дальше комплиментов не идут. Повар только в коридоре прижал, прямо туши свет облапил. 'Ошшушаешь?' В смысле, чувствую ли я искомое волнение? Но тут же и отскочил. Боятся же все Гусенича жутко. А я не боюсь! Я с кем угодно могу закрутить, но не'с кем же, все же его трепещут. И есть от чего. Он не только с деньгами, это и дураки могут, но и умный. Я раз подслушала их заседание. Он так резко кого-то перебил: 'Сядьте! Вы думаете, что сказать, а я говорю, что думаю'.
Вика переставила вазу с цветами со стола на подоконник.
- Я иногда пыталась выяснить, что он за тип, он в молчанку не играет, но секретит, отвечает с юмором, - Вика выпрямилась, выставила правую ногу вперед: - 'Я - космонавт на полставки'. Раз я его чуть не уморила до смерти. Частушкой. 'Милый Вася, я снеслася у соседа под крыльцом, милый Вася, подай руку, я не вылезу с яйцом'. Что было! Он хохотал до покраснения морды. Я испугалась, даже пивнула из его рюмки для спокойствия. Думала дежурному звонить. Я же положительная женщина, зачем я буду устраивать убойные ржачки? Он до кипятка хохотал.
- И как? Ожил?
- Еще как ожил. Икал только долго. Вот такая моя планида, - сказала Вика, вдруг пригорюнясь. - Пусть я - копия женского пола, пусть нам много не доверяют… - И тут же встряхнулась: - А рассудить, так больше-то нам, бабам, зачем? Одни несчастья. - Вика вновь загрустила. - Дни мои идут, я тут заперта. Иван же царевич не придёт же. Ох, вот бы пришел Иван-царевич, я бы посмотрела на него взором, он бы ответно посмотрел, это же было бы вполне не хуже, так ведь именно?
- Он придёт, - пообещал я.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ
Явился белый человек лет пятидесяти. Крепкий, доброжелательный. Такими бывают важные референты у больших начальников, без которых начальники ни шагу. Коротко пожал руку, представился Николаем Ивановичем, предложил сесть. Мы сели в дорогие кожаные кресла напротив друг друга. Он немного помолчал, видимо, ждал какого-то вопроса с моей стороны, и заговорил сам:
- 'Существует выражение: 'Человек - самое высокоорганизованное животное. Вот до какой дикости додумались высокоорганизованные животные'. Кого цитирую? - Я молчал, он продолжил: - Или: 'Несчастья человека никогда не прекратятся, пока он будет думать о земном, а не о небесном'. Или: 'Если Россия усвоит три простые истины, она будет спасена. Первая: У Бога нет смерти, у Него все живы. Вторая, ее продолжение: Душа без-смертна, поэтому надо готовить себя к вечной жизни'. И третья: 'Весь мир живет во времени, Россия в вечности, она всех ближе к Небесному престолу'. Еще? 'Демократии в России - не власть народа, а власть над народом'. Еще? 'Где Конституция - там гибель страны, где парламент - там человек безправен'. Или: 'Воруют не в России, а у России'. Далее: 'Любые реформы демократов увеличивают число дармоедов и ухудшают условия жизни'. Блестяще! А эта? 'Вся система российского образования теперь - это конвейер производства англоязычных егэнедоумков'. Или: 'Чем необразованнее бизнесмен, тем он успешнее'. И на десерт: 'Демократия введена в Россию, как троянский конь, она России, как корове седло'. 'Выборная власть людей ссорит и разоряет, наследственная сближает и обогащает'. А? Песня! Так бы повторял и повторял. Да листовки бы с такими текстами разбрасывал.
Мы оба молчали какое-то время. Молчать было невежливо, я сознался:
- Да, это цитаты из моих работ. Но приписать их себе не могу. Это написано на основе прочтения Священного Писания, Святых отцов. То есть тут я просто передатчик их мыслей. Пчела собирает нектар с цветов, но не для себя, несёт в общий улей.
- Нектар, пыльца ещё не мед, их ещё надо переработать.
- Это нетрудно, - решительно заявил я. - Я по образованию учитель и всегда стараюсь рассказать другим то, что узнал. А листовки? А что от них было бы толку? Безполезно. Все же всё знают. - Я помолчал. - И хорошо было б, если мне было позволено вернуться.
- И вам неинтересно, откуда мы тут взялись, такие умные?
- Догадываюсь. Я тут третьи сутки.
