его. А его, - опять обратилась она к монаху, опять выделяя слово, - его Господь сердцем переменит. К тебе же придет.
* Слякохся до конца - Пс. 37.7.
- Ну, спаси тебя Господи! - сказал монах, отираясь рукавом и виновато посмотрев на всех, стоя посреди келии.
- Сядь-ка за стол, отец Евстигней, послушание исполни, - сказала ворчливо Прасковья, - матушка гостить тебе приказала, а то под ногами вертишься.
- Да, да, погости у Спасова Крестителя: Он у нас хозяин, - поддержала ее бабушка, - вон внукам моим что-нибудь душеполезное расскажи: как ты зверя тихого в пустыне видел. Ты где ведь не бываешь! Не нам чета, кочкам, недвигам лесным.
Монах, усевшись за столом, заулыбался, а мы стали смотреть на него и ждать. Но он молчал, а бабушка обратилась к монахиням:
- Матери мои, матери! Какие вы труды подняли: я чаю, все ноги притомили, издалеча идучи.
- К тебе, матушка, дорога недальняя, - сказала старая монахиня в медных очках.
- Не ко мне, а к Предтече Господню, - поправила бабушка. - Молились ли в соборе?
- Обедню, матушка, отстояли, - отвечала монашенка с воловиками. - Дивное служение!
- Владыка - молитвенник: наши худые молитвы в охапку взял да к Предтече Господню понес…
- А тот Спасу Милостивому предоставит, - весело и неожиданно подхватил монах. Бабушка ласково обернулась на него:
- Хорошо ты сказал, отец Евстигней.
- Я, матушка, по пословице: скажи Николе, а Он Спасу скажет…
- Это еще лучше, коли не от своего ума. Вот и прошу тебя: внукам моим расскажи что либо умилительное.
- Благослови, матушка.
- Бог благословит. - И она опять обернулась к монахиням. - Ну, спаси вас Господи, что пришли, не забыли и меня старуху.
- Подарочки прими, матушка, - сказала монахиня в очках. - Не взыщи. Я тебе паглиночки* теплые связала: когда, может, на руки наденешь.
- Спаси Господи.
- А я - салфеточку; угодила ли, не знаю.
- Спаси Господи, за труды, за любовь. Параскевушка, хорошо ли их покоила?
Обе монахини поклонились враз:
- Много довольны, матушка. Благословите к вечерне сходить.
- Бог благословит.
И бабушка зашептала на ухо Параскевушке, а та молча кивала головой.
На минуту подсела бабушка к столу, и Егорушка, улыбаясь широкою, не сходящею с лица улыбкой, подвинул к ней блюдце, до краев наполненное чаем, в котором плавали размоченные кусочки сухариков. Монашка с волосиками всплеснула руками:
- Что ж ты это, Егор, делаешь? Тебе от матушки угощение принимать, а не тебе ее угощать!
- Ан, не так, - сказала бабушка, - я к ним, к малым, в гости пришла. Чем-то они меня угостят?
Брат подал ей половинку груши и просто сказал:
- Покушай, бабушка. Ты какая-то неедучая: ничего не ешь!
А Егорушка подбавлял в блюдечко с чаем сухариков и кусочков груши и придвигал к бабушке, ласково причмокивая языком. Бабушка наклонилась и сделала глоток из блюдца:
- Вкусный у тебя чай, Егорушка! Он в ответ закивал головой.
Бабушка отведала и от братниной груши, и от тонкого пшеничного сухарика с медом, который я предложил ей.
- Сладкие же у вас сласти, - сказала бабушка, - и не едывала я таких…
* Паглиночки (пагленок, паголенок) - голень чулка.
- Бабушка, ты еще попробуй! - крикнул радостно брат, предлагая ей смокву. - Ты, бабушка, у нас побудь.
И мы все трое - Егорушка, брат и я - принялись угощать и бабушку, и Параскевушку, и монаха и монахинь - нашим чаем, нашими сухариками, нашими дулями. Брат совсем разошелся.
- Бабушка, ты гостит у нас! - сказал он, обняв ее рукой. - Я тебе что расскажу…
Я знал, что брат хочет рассказать бабушке. Это были две вещи: первая - в том, что он строит теперь в саду крепость и войску приготовлены ружья - стволы высоких подсолнухов; и другая - спросить самое бабушку - про кота… Это было самое важное. Брат говорил мне, что сам спросит бабушку. Об этом был у нас с ним 'уговор, лучше денег'.
- Гощу, гощу у вас, милые, - отвечала бабушка. И брат раскрыл уже рот, чтобы спросить про кота. Это было важнее, чем рассказ про вооружение подсолнухами…
Но в это время вошла мама и чуть не всплеснула руками, завидев бабушкин чай, которым угощал ее Егорушка, и сообразив сразу, что уж не мы у бабушки в гостях, а она у нас, и хозяйничаем мы…
- Тетушка, - сказала мама, - отец протоиерей вас ждет, и Митрофа-на Егорыча сын, и дама какая-то…
- Иду, иду, матушка Аночка, - виновато заторопилась бабушка, вылезая из-за стола, но тут же поклонилась нам и сказала ласково:
- Ну, спасибо вам, добрые хозяева, за чай, за сахар, за привет - за совет…
Мама с бабушкой ушли, и вышла к ним Параскевушка, а Марьюшка скоро прибежала за няней.
- Будьте умники, - сказала няня, уходя, и боязливо посмотрела на Егорушку. Но он достал из кармана еще кусочек воску - и лепил из него что-то. Что будет? Мы смотрели с братом.
- Монах, - шепнул я брату.
- Монашка, - отвечал он. Отец Евстигней глянул через стол на воск и сказал:
- Схимник*.
- Что такое схимник? - спросил я.
- У бабушки спросите! - сказала монашка с волосиками.
- А вы не знаете? - сказал я.
- Знает, батюшка, знает, - сказала старшая монахиня, - да мы не ответливы.
- А я не хочу про схимника, - внезапно и решительно объявил брат, - я хочу про тихого зверя…
- Ах, ты, мой кормилец, - обрадовался монах, - вспомнил, бабинь-кино послушанье мне напомнил. Ну, изволь, изволь.
Брат придвинулся к нему ближе, а монашки посторонились и сели поодаль и сначала слушали, а потом задремали. Егорушка же все лепил свое.
- Видишь, разумный, что матушка вспомнила. Я тридцатый год в монастыре живу, а тогда только жить начинал, молод был, только подрясник надел…
- А у вас были дети? - вдруг перервал брат.
- Нету, милый, нету, у монахов детей не бывает.
- Они неженатые?
- Вот, вот, милый, неженатые.
- Им скучно?
- Они с Богом, с Богом, милый, весело.
- И вам весело?
- Я грешный, милый: грехов у меня много.
Я дернул брата незаметно за рубашку. Мне хотелось слушать.
* Схимник - монах, принявший схиму: великий ангельский образ, монашеский чин, налагающий самые строгие правила.
- И вот, летнее время, выпросился я у отца игумена на богомолье, в Соловецкий монастырь, к окиян- морю.
- Там монахи на лодках плавают?
- На кораблецах малых…
