массовой информации, включавшая прессу, радиовещание, кинематограф, книгоиздательское дело. В СССР, где в роли правящей выступала большевистская партия, определяющим принципом политического информирования являлась строгая идеологическая направленность. Весь информационный поток был жестко подчинен политико-пропагандистским установкам. Отбиралась и сообщалась с надлежащей детализацией лишь та информация, которая согласовывалась с соответствующей мировоззренческой позицией либо с очередными и перспективными пропагандистскими задачами. Информация иного рода официальными политико-пропагандистскими структурами замалчивалась или умышленно подвергалась отрицательным оценкам.
Руководство пропагандистской деятельностью оказалось возведенным в ранг государственной политики советского режима. Этот режим отличали: тщательно разработанная идеология, являвшаяся официальной доктриной, которая охватывала все жизненно важные стороны человеческого существования и поддерживалась по крайней мере большинством членов общества; единственная массовая партия во главе с одним лидером, вождем (в описываемое время – Сталиным), включающая относительно небольшой процент всего населения; система террора, физического и психологического, осуществляемая через партийный и полицейский контроль; технологически обусловленный, практически монопольный диктат партии и государства над всеми средствами массовой коммуникации.
Для советского режима была характерна особая система
подавление любых альтернативных источников пропагандистского влияния (внутренних и внешних), прежде всего – запрет на свободный ввоз иностранной, причем не только пропагандистской, литературы и других носителей информации;
централизация пропагандистской деятельности, которая выражалась в партийно-государственном руководстве и контроле над всеми вопросами пропагандистской стратегии и тактики; предельная идеологизация пропаганды, заключавшаяся в массированном распространении средствами информирования мировоззренческих постулатов, превращения этих средств в орудие обеспечения идеологических установок.[10]
Тесно связано с дефиницией «пропаганда» понятие «политико-идеологическая кампания». Как представляется, под политико-идеологической кампанией можно понимать инициируемое режимом сосредоточение внимания на той или иной группе вопросов внутриполитического (внешнеполитического) характера для достижения заранее определенных целей. Процесс этот в конкретных условиях конца 1930-х – начала 1940-х гг., когда в СССР уже существовала система тотальной пропаганды, осуществлялся путем активного воздействия на общественное сознание с помощью всех имеющихся политико-пропагандистских инструментов, начиная от устной агитации и кончая средствами массовой информации и печати.
Развертыванию политико-идеологической кампании, как правило, предшествует начальный импульс, когда публично провозглашается установка высшего партийно-политического руководства о ее характере и содержании. Получив подобный импульс (или «посыл сверху»), органы политической пропаганды и агитации начинают проводить организационные мероприятия по перестройке своей работы в соответствии с полученными «руководящими указаниями». Затем в дело последовательно вступают высшее, среднее и низовое звенья пропагандистской структуры. Именно таким образом и осуществляется «начальная стадия процесса».
Второй этап политико-идеологической кампании состоит в непосредственном внедрении в общественное сознание тех или иных конкретных установок внешнеполитического характера, сформулированных высшим политическим руководством страны и подхваченных агитацией и пропагандой. На этом этапе, как принято говорить, «идея овладевает массами» (или «масса овладевает идеей»). Такова общая модель осуществления политикоидеологической кампании, сложившаяся в СССР.[11]
В монографии также используется понятие наступательная война. По мнению российского военного историка М.А. Гареева, наряду с дефиницией «оборонительная война» оно имеет публицистический подтекст. «В прошлом», считал Гареев, определение «наступательная война» служило для выявления того, «какая сторона начинает войну». В ходе же самого вооруженного столкновения противоборствующие стороны «вынуждены были сочетать как наступательные, так и оборонительные действия».[12] С М.А. Гареевым солидарен Г.В. Костырченко. Он писал, что «наступательные войны далеко не всегда являются захватническими, довольно часто они преследуют оборонительные цели, направленные на предотвращение уже подготовленной агрессии».[13]
В данной связи следует напомнить, что идеологи большевизма, прежде всего В.И. Ленин, вкладывали свой особый смысл в определение сущности наступательной войны. Ленин считал, что к пониманию войн нельзя подходить «с общим шаблоном». «Войны вещь архипестрая, разнообразная, сложная» – это ленинское определение относится к январю 1917 г., когда большевики еще не захватили власть в России. Один из главных типов войн, как представлял Ленин, вытекал из взаимоотношений между «угнетенной» и «угнетающей» нациями. Для него являлось аксиомой утверждение немецкого военного теоретика К. Клаузевица, что «всякая война есть продолжение политики». «Политика есть отношение между нациями, классами и пр.», – разъяснял Ленин, выводя из этого «общее правило»: война законна со стороны угнетенной нации, будь она оборонительной или наступательной в военном смысле.[14]
После появления в 1917 г. на карте мира Советского государства и создания Коммунистического Интернационала (1919 г.), который превратился в «штаб мировой революции», большевистское руководство оказалось охваченным своеобразной эйфорией. Оно слепо уверовало в возможность ускорения с помощью военных акций «советизации» соседних стран.
Одной из неудавшихся попыток осуществления на практике этого замысла явилась советско-польская война 1920 г. Хотя Красная Армия потерпела в ней поражение, для Ленина и его ближайшего окружения, а также для руководства Коминтерна стала аксиомой неизбежность накопления Советским государством достаточных сил для перехода от пассивной обороны к наступлению на капиталистический мир с целью уничтожения последнего. В том, что такой момент обязательно наступит, они не сомневались. В Политическом отчете ЦК РКП(б) на IX Всероссийской партконференции 22 сентября 1920 г. Ленин уверял: «Основная политика наша осталась та же. Мы пользуемся всякой возможностью перейти от обороны к наступлению». В перспективе предстоит, разъяснял Ленин своим сторонникам, еще неоднократно менять оборонительную политику на наступательную, пока все капиталисты не будут разбиты «до конца».
Формулируя перспективную задачу Советского государства в заключительном слове в ходе прений по Политическому отчету ЦК, он подчеркивал: «…мы (большевики –
Подобного рода переход, начало нового периода «всемирной политики» Советского государства, согласно ленинскому предсказанию, суждено было отметить будущим историкам.[15]
На VIII Всероссийском съезде Советов (23 декабря 1920 г.) Ленин счел необходимым напомнить «о постоянно грозящей… опасности, которая не прекратится, пока существует мировой империализм». Говорить о том, что большевики «должны вести войну только оборонительную», это, по его мнению, означало «повторять старые, давно потерявшие смысл фразы мелкобуржуазного пацифизма». Имея в виду большевистское руководство, он прямо заявил: «Если бы мы перед… постоянно враждебными нам силами должны были дать зарок… что мы никогда не приступим к известным действиям, которые в военностратегическом отношении могут оказаться наступательными, то мы были бы не только глупцами, но и преступниками».[16]
Ленинская идея о необходимости перехода «от обороны к наступлению» соответствующим образом интерпретировалась идеологами большевистской партии, деятелями Коммунистического Интернационала, видными полководцами. Так, Н.И. Бухарин в своей статье «О наступательной тактике» (1920 г.) подчеркивал: «Мы живем на переломе, на грани между пролетарской обороной и пролетарским
