известных соглашений между СССР и Германией от 23 августа и 28 сентября 1939 г.
В газете «Правда» в связи с высокой наградой, которой удостоились создатели картины, появилась статья о творчестве С.М. Эйзенштейна, содержавшая его высокую оценку. [572] В апреле 1941 г., когда возникла напряженность в связи с балканскими событиями, кинолента вновь появилась в прокате. Присуждение ей Сталинской премии было воспринято как антигерманская акция.[573]
В марте – апреле 1941 г. ТАСС начал непосредственную подготовку к пропагандистской войне против ведомства Геббельса. Были собраны соответствующие материалы (выдержки из книги «Майн кампф» Гитлера, статьи о нацистском «новом порядке» в Польше и Югославии и т.д. и т.п.). В составе ТАСС возникла (пока еще в большой тайне) новая редакция пропаганды во главе с Я.С. Хавинсоном. Однако официально эта редакция развернула свою работу лишь после 22 июня 1941 г..[574]
В целом антигерманские мотивы ранней весной 1941 г. просматривались лишь в закрытых пропагандистских материалах, которые предназначались для крайне ограниченного круга лиц. Явных признаков более широкого поворота к антифашистской пропаганде еще не наблюдалось. 29 марта 1941 г. Г. Димитров имел беседу с В.М. Молотовым. Был поднят вопрос о приближающейся 55-летней годовщине руководителя германских коммунистов Э. Тельмана, который находился в нацистской тюрьме. Молотов выразил сомнение в целесообразности развертывания какой-либо пропагандистской кампании по поводу этой годовщины, поскольку, по его словам, СССР продолжал «вести невраждебную политику в отношении немцев».[575] Ясно, что в данном случае была изложена сталинская позиция.
25 марта 1941 г. Югославия присоединилась к «оси» Германия – Италия – Япония, что вызвало недовольство в Москве. Однако в ночь с 26 на 27 марта 1941 г. в результате государственного переворота к власти в Югославии пришло правительство Д. Симовича, настроенное антигермански. Во время переговоров в Москве 5 апреля 1941 г. югославский посол передал Сталину устную информацию о подготовке Германии к нападению на СССР.
Тот якобы поблагодарил дипломата за предоставленные сведения и заявил: «Мы готовы, если им [немцам] угодно – пусть придут».[576] В тот же день был подписан советскоюгославский договор о дружбе и ненападении.[577]
В начале апреля 1941 г. в пропагандистских материалах, предназначенных для личного состава Красной Армии, стала проводиться на основе исторических аналогий идея, что русские войска имеют большой опыт побед над немцами. В подписанном в печать 8 апреля 1941 г. номере журнала «Политучеба красноармейца» появилась статья, которая начиналась таким утверждением: «Активный
Наконец, приводились данные о наступательной операции русских войск на Юго-Западном фронте в период Первой мировой войны, так называемом «Брусиловском прорыве» (1916 г.), в результате которого было нанесено поражение германской и австро-венгерской армиям.[578]
22 апреля 1941 г., в день рождения В.И. Ленина, в Кремле был организован прием участников декады таджикского искусства. Сталин выступил на приеме с небольшой речью, в которой, в частности, акцентировал внимание на особенностях большевистской политики в области национальных отношений. По его словам, Ленин создал партию, которая придерживалась совершенно «новой идеологии» дружбы и равенства народов, противостоящей «старым, отжившим идеологиям расовой и национальной вражды».[579]
Эти сталинские слова были с обостренным интересом восприняты в среде советских «идеологических работников». Так, В.В. Вишневский отметил в дневнике, что в выступлении Сталина «говорилось о Ленине, о новой идеологии, о братстве народов, о
Определенный резонанс среди представителей интеллектуальной элиты имел сталинский телефонный звонок писателю И.Г. Эренбургу. Последний, как отмечалось выше, то и дело наталкивался на серьезные препятствия со стороны цензуры, которая не пропускала в печать его статьи и произведения, носившие антифашистский характер. Неудовольствие в ЦК ВКП(б) было проявлено и по отношению к Вишневскому, намеревавшемуся публиковать роман Эренбурга «Падение Парижа» в журнале «Знамя». В свою очередь, З.С. Шейниса обвинили в том, что он «пригрел» в газете «Труд» И.Г. Эренбурга, которого недоброжелатели называли «невозвращенцем».
З.С. Шейнис решил обратиться с письмом «в высшие сферы», доказывая абсурдность обвинений. Скорее всего, это письмо возымело действие. 24 апреля 1941 г. Сталин позвонил Эренбургу, поинтересовался, будут ли изображены в романе «Падение Парижа» немецкие фашисты. Писатель ответил положительно, но выразил неуверенность по поводу возможности публикации третьей части произведения, где намеревался показать начало военных действий Германии против Франции и первые недели оккупации немцами французской столицы: ведь употребление им даже в диалоге слова «фашист» вызывало раздражение цензоров. Сталин обещал содействие.
Писатель, во-первых, понял из этого разговора, что в скором времени неизбежна война между СССР и Германией, а во-вторых, что дело заключалось вовсе не в литературных пристрастиях: Сталин прекрасно осознавал: «о таком звонке будут говорить повсюду».
Эренбург тут же направился в редколлегию журнала «Знамя» и рассказал о телефонном разговоре со Сталиным. Немедленно из ЦК ВКП(б) позвонили В.В. Вишневскому и сказали, что «произошло недоразумение».[582] По поводу этого инцидента сам Вишневский записал в дневнике 5 мая 1941 г. следующее: «Впечатления последних дней. Рассказ Эренбурга о том, как ему позвонили из ЦК и как Сталин беседовал о „Падении Парижа“ и пр.
Видимо, это
Звонок Сталина Эренбургу явился своеобразным сигналом, свидетельствовавшим о решении большевистского руководства вновь взять на вооружение в пропаганде антифашистские мотивы. Подобным образом и интерпретировали его современники событий. Из Москвы информация дошла до Ярославля, где от членов местной писательской организации о ней узнал Ю. Баранов. Он записывал в дневнике, что книга известного антифашиста И.Г. Эренбурга «Падение Парижа» получила сталинское одобрение. Сталин «предложил Эренбургу писать
Гитлер был крайне недоволен действиями Сталина весной 1941 г. В беседе с министром иностранных дел Риббентропом он заявил, что советско-югославский пакт – «ярко выраженный афронт Германии», явный отход от Договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. В конце апреля 1941 г. Гитлер принял в Вене Шуленбурга и поведал ему о своих опасениях относительно сближения СССР и Югославии. По мнению фюрера, оно служит ему предостережением. Произошедший переворот в Белграде и договор от 5 апреля 1941 г. Гитлер привел в пример ненадежности Советского Союза как партнера Германии.
Все это подталкивало его к форсированию подготовки войны против СССР. Во время аудиенции в Вене 28 апреля фюрер заявил Шуленбургу, что после заключения соглашения между Югославией и СССР у него возникло такое чувство, что СССР намерен припугнуть Германию. Кроме того, Гитлер мало верил в
