Луна, осмелев, бросала отблески на руины. Они двигались кошачьим шагом, падали то на кровлю крыши, то на верх колонны, и казалось, что камень, будто муфтий, замотался в белый тюрбан.
Рассветало, когда Байя с нервным смехом заключила:
— Кстати, о неверных. Говорят, что люди с голубыми глазами пришли раскапывать наши сокровища. Возможно, они захотят нас. Я точно залезу в их багаж, когда они будут уезжать.
— Если они уедут! — обронила единственная женщина, укрывавшаяся в Ишке и не снимавшая покрывала.
Эта сплетня подтвердилась сразу же, на следующий день после того, как мы покинули Ишк. Согласно ей, с юга прибывало множество мужчин с голубыми глазами, которые начинали копать землю, пользуясь умными машинами, не имевшими ничего общего с заступами наших предков. По соглашению между гостями и нашим правителем прибыль они делили пополам, а крестьяне тем временем дрожали при мысли о том, что их поля осквернят. Я снова подумала о Байе и ее словах об иностранцах, в которых она видела надежду.
— Вообще-то она права, — громко сказала я.
— А почему Байя не подумала о земле наших предков?
Я заметила твердый голос Лейлы и серьезное выражение ее лица. Девушка набиралась уверенности, и было откуда.
Я ответила, не без желания ее подразнить:
— Какое Байе дело до земли предков! Ее существование здесь даже не похоже на жизнь.
— Но это наше происхождение, наши корни!
— Те самые, что похитили твое влагалище и заставили нас бегать по стране, чтобы тебе его вернуть, не так ли? Осторожно, малышка! — горячо продолжила я. — Тебя обязывают его закрывать во имя предков. И если люди с голубыми глазами могут избавить Байю от ее горя, то, не имея семьи, она получит друзей. Тем лучше для нее!
Лейла удалилась, надувшись, а я была удивлена своей выходке. Я поняла, что во мне сохранилась любовь к приключениям. Она скрывалась и в поисках секса, и в безразличии к своим корням и своеобразию! По правде сказать, я никогда не была в других странах и не касалась волос христианина. Эту страсть к мысленным путешествиям привил мне С., один из моих любовников. Я все еще слышу, как он рассказывает под простынями историю «других народов», их обычаев, революций и героев. Он путешествовал, получал знания из книг и передавал их мне, не имея возможности передать их настоящим ученикам. Это был красивый парень, непокорный и не желавший жениться. Я вспоминаю ликование, которое охватывало его, когда, устав от любви, с сигаретой в зубах, он принимался высмеивать соотечественников, не относя себя к ним, заявляя, что он «ниоткуда». Я протестовала, говоря ему, что я не любила бы его, если бы он не родился в той же земле. Он отвечал, что я неисправимая маленькая деревенщина, и он помочится на мои корни так же, как извергается в меня. Сначала меня шокировало это отступничество и отсутствие уважения к нашим традициям и всему тому, что делало нас мусульманами. Я сопротивлялась, заявляя, что только собаки отказываются от своего рода, но он начинал пугать меня, ложась между моими грудями и делая вид, что лает. Я закрывала ему рот рукой, чтобы помешать ему браниться. Он кусал ее, смеялся и продолжал хвалить другие народы, защищая их право на существование, как и наше, говоря, что они попадут в рай раньше, чем наши правоверные. Я натягивала на себя простыню, чтобы скрыть наготу, как будто у оскорблений были глаза. Под конец я уже не понимала, кто я такая, и отсутствие связи с другими Делало меня незавершенной. Глядя, как С. разворачивает карты, заботливо сложенные в ящике, я с удивлением ощущала себя на краю бездны и наклонялась над географическими линиями, не умея в них разбираться, но боясь соскользнуть в небытие. Я бессознательно хватала моего любовника за руки, а он ничего не делал, продолжая говорить. Я думаю, что именно из-за С. потеряла ту первоначальную уверенность, которая четко отделяла меня от иностранцев. Как и это твердое и спокойное намерение защищать своих любой ценой.
Мы шли все утро, не останавливаясь. Воспоминания о рассказах старухи заменяли нам пищу, отгоняя усталость и голод.
Ночь застала нас в нескольких милях от Смары[7]. Город был известен строгостью нравов и твердой верой своих жителей, которые, как считалось, имели благородное происхождение. От моего отца я узнала, что сюда отправлялись, чтобы просить прощения у Бога и замаливать грехи, молясь и раздавая монеты бедным, а также посещая тысячу и одну гробницу, расположенную в близлежащих полях. Жители Смары упорно продолжали говорить на диалекте древних и сохранили обычай расхаживать с мечом, заткнутым за пояс. Вали напрасно прибегал к различным аргументам, чтобы запретить напрасное ношение оружия, все было впустую. Центральное правительство несколько раз присылало эмиссара, который кричал: «Мы больше не воюем. И если на вас нападет какой- нибудь враг, государство здесь для того, чтобы вас защитить». «Государство? Кто это?» — спрашивали племена, возмущенные этим неизвестным по имени «государство», которого Бог, по их сведениям, никогда не делал ответственным за их дела. Они всеми силами защищали свои мечи, символ их чести, атрибут их мужественности, говоря каждому, кто хотел слушать: «Не хватало еще, чтобы этот неверный, Государство, обнажал нас и показывал наш зад остальной земле!»
Итак, жителей Смары называли мечеудыми не просто так. Также они были известны тем, что никогда не выпускали своих женщин на свежий воздух. «Из чрева матери в чрево земли» был их девиз. Они заточали своих жен в богатых домах за оградой, внутри коридоров и подземных ходов, где многочисленные евнухи из кожи вон лезли, чтобы им услужить.
Однако было общеизвестно, что самцы Смары молились днем и предавались пьянству ночью, кроме того, они запрещали себе спорить на деньги, но играли по-крупному. Особенно они любили пальмовую водку, которую пили, как воду, и пристрастились к странному растению, которое держали во рту часами, и оно раздувало им щеки, как при игре на волынке. Но жители Смары привыкали к уродству и безумию, как и к мерзкому дыханию после алкоголя и наркотиков. День возвращал им безупречную репутацию, и тайные пороки не мешали им верить, что они попадут прямиком в рай.
Говорили, что они любят путешествовать, ибо, как перелетные птицы, в теплое время года они уезжали в страны неверных. Там они проводили время, публично распивая напитки, запрещенные нашей религией, и охотясь за белыми женщинами, оседлывая их без малейшего чувства вины. Ведь известно, что женщины Иисуса и Моисея — не женщины, и Бог считает грехом только зло, совершенное против истинных верующих, тех, кто принадлежит к нашей религии. У Аллаха нет времени на неверных. Сказано, что они попадут в ад, вот и все, меньше работы для тех, кто сортирует души там, наверху!
Рассказывают еще, что, прежде чем вернуться домой с горами подарков, которые должны были заставить жен забыть об их выходках, жители Смары останавливались в исламских странах, где не так следили за нравами, «странах терпимости», где их поощряли пользоваться благами этого мира. Нужно было только переложить ответственность за свое поведение на хозяев, отвечавших перед божественными властями за поведение смарийцев. И последние не замедляли издавать новые фетвы, к примеру, о том, что любой грех, совершенный вне территории Смары, не является грехом. Или грехом наполовину. Или подобием греха. Ибо смарийцам нужно было немного грешить, иначе они умерли бы, задохнувшись в своем святом городке, который остальная страна считала территорией добродетели.
В «странах терпимости» смарийцы питали предрасположенность к девственницам, которых им подавали одну за другой, как закуски, выбирая из кандидаток, привлеченных звоном монет, при попустительстве местных властей. Девственниц тщательно отбирали среди девушек пятнадцати — восемнадцати лет. Девушки постарше в глазах жителей Смары ничего не стоили. «Лучше скажите, что их жалкие червяки иначе не встанут!» — шутили будущие проститутки, ожидая в дворцовых покоях, снятых для этого случая. Они говорили это, согласившись продать свое влагалище, чтобы заработать на жизнь, лишались девственности, но и не заботились больше о деньгах Аллах велик, и смарийцы также!
Я подшутила над Лейлой, которая слушала меня уже не так сердито:
