то обязательно требует взамен. Но как только объект любви перестает давать то, что он ожидает, то и любовь куда-то таинственным образом исчезает.
Так и случилось с Читтак и ее бывшим женихом, в дом к которому сейчас заглянула вся ее семья. Ей вспомнилось сватовство Коолата, которое закончилось, так и не успев начаться.
— Свадьба — серьезное дело… — отрезал отец.
— И прекрати нудить! — громко гаркнул он на Читтак. — Бери вот пример со своей матери. Спокойно выходила замуж, не ноет, не стонет, вопросов дурацких не задает всю нашу семейную жизнь и ни о какой такой любви и не помышляет!
— Но… — попыталась объяснить она.
— Хватит! — Терпение отца истощилось, и он уже собирался сорваться на дочь, но тут в дверь постучали сваты, и Читтак решила отказать жениху.
Решение было принято сиюминутно. С тех пор прошло несколько лет, но она ни разу не пожалела об этом.
Она встала и вышла из гостеприимной юрты подышать некогда родным воздухом.
На горном склоне пятеро всадников и всадниц — не более чем муравьи, а в могучих травах Раала-аайского высокогорья и не видны стали вовсе.
Темнело, и она поторопила мужа, пора было продолжать путь.
Миновали изъеденное пещерами ущелье, проезжали меж скал, нависавших над ними, как верблюжьи горбы, объезжали валуны, отглаженные ветрами…
Здесь, у самых вершин Раала-аая, Читтак, как никогда до этого часа, осознала, что все волнения и воспоминания остались там, далеко внизу, и больше никогда ее не обеспокоят.
Весь Раала-аай в лучах заката видит струною вытянувшаяся Читтак: несутся, вскидывая гривы, с ржанием и рыком кони вдоль волн хрустальных озера Маркаколь, кормят кобылицы жеребят, влекут их за собой на горные луга, пылают красно лисьи шапки табунщиков.
Слышен брех собак и блеянье овец в загонах близкого аила. Козлята жалобными голосами своих мамаш рогатых вызывают. В небе звенит жаворонок. А у земли стрижи летают — прямо над головами. Подгулявшие косцы запели с переливами старую песню:
Невесть откуда вылетел на жеребце с развевающимся хвостом мальчишка, увидел Читтак со спутниками и, развернувшись, рванул к аулу.
— Дяденьки подъезжают! И Читтак с Марикк с ними!
Услышав долгожданную весть, старейшина встрепенулся и суетливо принялся мотаться по комнатам, восклицая:
— Эх! Дождался!
А у окна баба раскудахталась:
— Вот появились! Четыре человека! Нет… пятеро… две женщины…
Аксакал, услышав о дочерях, не в силах был уже усидеть, словно в бок его толкнули.
Мечта аксакала Хоррисана увидеть старшего зятя с внучкой и дочерью уже сбылась, и он уже ставил белую юрту для молодоженов. Девочек он не видел с того дня, как Читтак уехала с мужем, решив забрать с собой и Марикк. Припоминая известную поговорку о том, что даже к шестилетнему ребенку, ежели он приехал издалека, хозяин, пусть он и старик, обязан выйти навстречу и первым поприветствовать его, старейшина Хоррисан решился выбраться из дома и встретить гостей, как полагается.
Вышел, а они в ту же минуту скопом подъехали.
Первым спрыгнул, ловко, почти как настоящий кочевник, Бровченко, поздоровался и, указывая на последовавшего за ним Коркунова, представил его:
— Вот ваш второй зять. Зовут его Коркунов.
— Йо, как поживаешь, дорогой? — произнес оторопевший аксакал.
За мужем, ведя с собой дочку, подошла к отцу Читтак и протянула к нему руку.
— Это ты, Читтак, дорогая? — Голос аксакала дрогнул, глаза намокли.
Глубоко вдохнув, едва смог удержать слезы. Читтак стояла печальная, не поднимая глаз.
— Как ты? Здорова, дорогая? — спросил ее аксакал, внимательно разглядывая круглый живот.
— Хвала Вечному Небу и Священной Луне!
— Вижу, вижу! Сына ждешь? Наследника рода?
В это время женщины рода повели Марикк к юрте молодоженов, обошли ее вместе с нею и ввели внутрь.
Стали подходить сородичи, здороваться. Старейшина распорядился:
— Хватит, дайте дорогу! Пусть в дом войдут! Гости вошли в комнаты. А с ними и сам аксакал. Женщины кинулись искать занавес для невесты, но старейшина пресек их суету:
— Оставьте, не носитесь тут! — И Марикк: — Не стесняйся, светик! Тебе можно! Не к месту сейчас всякие церемонии.
Та между тем и не думала смущаться. А бабы все шумели:
— Э, каков старец! Дети приехали! Полная чаша! Ну, доволен? А этот парень тоже зять, значит? Желаем долго жить да любить молодым! Блага всем вашим детям!
Старейшина действительно был доволен. Две дочери теперь замужем за почтенными людьми… Пусть и чужинцы, не из этого мира.
Внесли мешки с подарками, разместились. Старейшина ушел во двор и принялся резать с работниками барана.
Наконец, Хоррисан затворил сараи, остальные прибрались в доме, разожгли печь. Его старшая жена, почтенная тетка лет пятидесяти, старуха по-здешнему, важно переваливаясь, командовала служанками и младшими родственницами. Те выбивали пыль из кошм, трясли ковры.
А младшая, любимая доченька Хоррисана, Арма, в белом, развевающемся на ветру платье, звеня золотыми серьгами и серебряными подвесками, вытряхнула красно-желтые одеяла — на них будет сидеть ее сестра с мужем!
Хоррисан на свежем воздухе поразмышлял о том, что творится окрест, да о том, чем угостить почтенных подданных сардара Сантора.
А тем временем уже вовсю шипели, пыхтели и шкварчали казаны и котлы, капал жир с ивовых прутьев, усаженных отборным мясом.
Близился час угощения и трапезы.
Поглядывая на Читтак и Марикк, возвращавшихся с прогулки, Хоррисан не без удовольствия подумал: «Достойных жен я вырастил для достойных людей — дородны, белы и идут плавно».
Увидев, что его младшая дочь, подняв на руки дочурку Бровченко, собралась с ней выйти на воздух, старейшина сказал:
— Дай-ка ее мне, дорогая! — и, нежно обнюхав шейку ребенка, поцеловал в личико.
Настроение — уже душа пела.
— Ей, благодарение Небу!
Посмотрел на зятьев. Вроде по-старому они господа. Но на вид никакие не господа, а как будто свои, родные дети-сыновья.
Он не смог объяснить себе сам, что за чувства его одолевают. Ладно, время, видать, принадлежит таким. И при таких «родных господах» захотелось жить
