Из-за холма в тысяче шагов по левую руку от него высыпали всадники.
— Это он! Иййя-а!! — завопил Мустар и погнал коня за путником.
Ведь человек был тот самый, за которого странный колдун обещал столько золота. Амулет на шее атамана недвусмысленно сигнализировал об этом потеплевшим металлом уродливой статуэтки.
В мыслях Лучник уже видел все, чего ему не хватало, все, что было верхом желаний для неграмотного темного степняка, отставного десятника из войска свернувшего себе шею во властных играх Гохосс-Са.
Большая юрта, крытая изнутри барсовыми шкурами… Стада овец и косяк кобыл… Молоденькие крепкотелые жены, чьи упругие тела усладят его и принесут со временем многочисленное потомство…
Всадники выныривали из-за холма.
Десяток, дюжина, двадцать…
Алексей рванул поводья и дал коню шенкеля.
Стрелы запели свою песню над его головой. Костюк пригнулся, нахлестывая коня.
Плотная кучка всадников мчалась во весь опор. Стрелы летели как тяжелые смертоносные шершни. В какой-то миг идущая на излете стрела сравнялась скоростью с его конем, как бы зависнув рядом, и Костюк разглядел трепещущее на ветру оперение и зазубренное острие скверного железа.
Его скакун несся быстрее разнокалиберных лошадок разбойников, но те были настойчивы и не отставали, а он был в дороге уже давно.
Ветер бил в лицо, серебристая выгоревшая степь летела навстречу.
«Проскочу, — думал Костюк. — Прорвусь…»
В эти минуты он проклинал себя за то, что не брал с собой оружия. Автомат с парой магазинов так выручил бы его сейчас!
Черт, что это?!
Нет, показалось…
Костюку и в самом деле казалось.
Ему казалось, что он так и сидит в седле, уходя от погони, и степь все так же мчится навстречу, а топот копыт и вопли за спиной смолкли.
На самом деле он бесчувственным мешком болтался в седле бешено мчащегося скакуна, уткнувшись лицом в жесткую гриву.
Стрела торчала из-под лопатки и радужные фазаньи перья мелко вздрагивали. Потом они набухли красным…
ЭПИЛОГ
Стан шамана Торонаббала затерялся в самом сердце Великой Степи.
Дальние народы Запада, вроде почти легендарных хорпитов, до которых скакать ровно год, или желтолицые кочевники Зарн, что пасут своих оленей и мохнатых лошадей в северных, продуваемых ледяными ветрами пустошах, где в траве в долгий полярный день не видно еще живущих там ужасных змееносых великанов, считают, что сердце Степи где-то рядом. Но иггулды, народы, живущие тут, у междуречья пяти исполинских рек, знают — оно именно здесь…
Ни светлокожие синеглазые народы Запада, ни темные, как старое дерево, южане, ни люди из таинственной страны Р'цай не дерзали оспаривать власть иггулдов над степями, никто не дерзает ходить походами в сердце степей. Да и зачем? Степнякам нечего терять, у них нет ни городов, ни сокровищ, все их богатство — табуны скота, нескончаемые песни, перетекающие одна в другую, да слава предков.
Однако двое, находившиеся в поздний час в шатре шамана, были не слишком похожи на типичных степняков. Одним из них был сам Торонаббал, и всякий, увидевший его, не смог бы не отметить про себя, что верховный шаман не зря заслужит свою славу. Истинная Сила прямо-таки окружала его.
Шаман сидел на выделанных рысьих шкурах, держа в руке серебряный кратер с привезенным издалека вином, и внимательно слушал своего собеседника Г'иййягина, любимого ученика.
Г'иййягин был красив, очень красив. Мягкие черты отлично сочетались с широкими плечами и как будто кованными из железа мышцами, а рыжие волосы и серые глаза дополняли облик. Не одна степная дева домогалась его любви, но все знали, что сердце его по-прежнему принадлежит юной шаманке Ританне, ушедшей год назад, в свою шестнадцатую весну, к предкам, пытаясь исцелить умиравшего ребенка…
Торонаббал любил его почти как родных сыновей, хотя тот и не выказывал великого дара, пусть и был шаманом не из последних.
Иные завистники даже говорили шепотом и лишь между своими, что чувства, которые испытывает старец к ученику, не любовь учителя и даже не отцовская… Но кто осмелится сказать такое
— Значит, ты оставляешь меня, моя надежда? — негромко спросил шаман, когда его ученик, наконец, завершил свою взволнованную речь, и в голосе Торонаббала ясно звучала печаль.
Да, он и в самом деле считал его надеждой и лучшим учеником за все годы своей долгой по меркам даже чародея жизни.
И не потому, что никто и никогда не побеждал Г'иййягина в поединке магическом. Побеждали, да и не может быть непобедимого мага, как нет непобедимого воина. Не потому, что он знал наизусть все древние легенды, песни и заклятия своего народа, были знатоки и не хуже. Не потому, что прошлой весной остановил ползущий по кочевьям западного Ширитта овечий мор и что ни разу не ошибался, отыскивая места для колодцев.
А потому, что седой Торонаббал видел в Г'иййягине самого себя на заре жизни. И знал тем знанием, что есть отличительная черта каждого истинного шамана, что ученик превзойдет его славу.
— Значит, ты оставляешь меня, — повторил он, вздохнув.
— Прости, ата, но я уже все сказал…
— Ты хочешь перейти Горы Падения? За ними твоя цель?
— Да…
— Но почему?
— Мой Путь зовет меня туда, — лаконично сообщил ученик.
Старец на некоторое время замолчал, а затем ответил:
— Пусть будет так, как ты решил.
— Спасибо, отец!
Г'иййягин стремительно направился к выходу, но у самого полога был остановлен негромким голосом Торонаббала:
— Я хорошо понимаю твое желание… Древняя кровь… ее не обмануть…
— Что за кровь, отец? — Г'иййягин сделал шаг к шаману, готовясь узнать разгадку великой тайны, но шаман лишь усмехнулся, покачав головой:
— Узнаешь в свое время…
Шаман отхлебнул вина и вдруг прошептал, наклонившись вперед:
— Ты ведь видишь сны?..
Мгновение понадобилось Г'иййягину, чтобы понять, о чем спрашивает учитель, и, побледнев почему-то, он кивнул в ответ. Глаза шамана отразили радость пополам с печалью.
— Да, ты угадал, и я тоже, с детства и по сей день… Это и есть счастье и проклятие таких, как мы… И я знаю, зачем ты идешь и почему хочешь помочь тем чужинцам. Желаю тебе удачи, сын моей души. Не люблю долгих проводов… Но я буду молить Высочайших, чтобы они взяли всю удачу, что еще осталась у меня, и отдали тебе…
ПРИЛОЖЕНИЯ
