— А мы спутались, по-вашему? — удивился Соломенный Губерт.
— Конечно! Вы разве не спутались? — спросила Анечка Соломенного Губерта.
— Честно говоря, немножко, — признался Соломенный Губерт и слегка зевнул. Зевнув, он спросил Младших Братьев: — Не кажется ли вам, что вы тоже немного спутались?
— Кажется! Кажется! — закричали те и тоже зевнули. А когда зевнули, всё вокруг порозовело — такими розовыми оказались их языки.
Потом Соломенный Губерт спросил Самого Младшего Брата, не кажется ли тому, что и он немного спутался. Самый Младший Брат согласился с таким предположением и тоже зевнул, но так, словно бы глотнул огонёк, — таким розовым оказался его язык, когда он зевнул.
Анечке тоже захотелось зевнуть, однако она застеснялась, ведь зевать пришлось бы в присутствии Соломенного Губерта, Самого Старшего Брата, всех-всех Младших Братьев и, наконец, Самого Младшего Брата. Она прикрыла рот ладошкой и, вместо того чтобы зевнуть, сказала:
— А я знаю, отчего мы все немножко спутались!
— Отчего? — спросили все и зевнули.
— Оттого что нас одурманили Волшебные Растения.
Все обрадовались, узнав в чём причина, а Соломенный Губерт зевнул и спросил Самого Старшего Брата:
— Когда мы не будем спутанные, прочтёте Летопись ещё разок? Но только не перепутанную!
— Конечно. Я ее задом наперёд прочту, — зевнув, пообещал Самый Старший Брат, и все снова зевнули, причём Анечка-Невеличка заметила, что с некоторых пор глаза у неё слипаются, а так как все вокруг только и делали, что зевали, она тоже стала зевать, уже не стесняясь.
Волшебные Растения пахли. Они так сладко пахли, что стало даже смеркаться. И хотя стемнело, откуда-то всё же разливался свет, такой белый, что хотелось зажмуриться. Освещенный этим светом Сапожник Холодный Дикорастущий словно бы заколачивал гвоздики. Кружев-ножка Лентобантичная скручивалась и раскручивалась, Зеватка Снежнонежная широко разевала рот, Укусус Блошиный пахнул свечечкой, а Булочка Одышливая непрерывно дышала. Было так красиво, что Анечка-Невеличка уже не думала ни о чём, а только глядела на Волшебные Растения и вдыхала их одурманивающие запахи.
Самый Старший Брат взмахнул руками, но как-то неуверенно, словно бы и не взмахивал, а все Маленькие Негритята приготовились спеть что-нибудь на сон грядущий, но тоже как-то нехотя, словно бы вовсе и не приготовились.
Однако они всё же приготовились и запели, хотя на этот раз в их пении не было ни складу ни ладу. Спели они вот что:
Доброй ночи, всё на свете!
Доброй ночи, белый свет!
Доброй ночи, птичьи голоса!
Доброй ночи, блохи, спать пора!
Звёзды вон посвистывают, словно птичьи клювики.
Луна позвякивает, словно бубен.
Будь здоров, стеклянный шарик,
Только завтра далеко не закатывайся!
Спите спокойно, пуговички,
Только окажитесь утречком на месте!
Всего хорошего, чёрствая горбушка!
Нас позвали на угощение.
Весь мир уедет на поезде.
Новый — по рельсам прикатит.
Всего хорошего, овечий бубенчик!
Доброй ночи, всё на свете!
Соломенный Губерт расположился на скале, которая вдруг стала мягкой, словно перина. Стоило скале стать мягкой, и Соломенный Губерт почувствовал, что глаза его слипаются. Когда глаза его совсем слиплись, ему пришла в голову какая-то очень важная мысль. Такая важная, что Соломенный Губерт разлепил глаза и сказал:
— Заперли?
— Кто? — хором спросили, разлепив глаза, Негритята.
— Ключом?
— Где?
— Позавчера! — настаивал Соломенный Губерт.
— Как это?
— В десять.
— Кому?
— На два оборота.
— И остальные тоже?
— Конечно!
— Кого чего?
— Тогда всё в порядке, — пробормотал Соломенный Губерт и стал радоваться, что всё оказалось в порядке. Анечка между тем свернулась калачиком, пошевелила губами, словно собираясь что-то сказать, однако ничего не сказала и уснула как убитая.
Соломенный Губерт тоже уснул как убитый. И все Маленькие Негритята уснули как убитые. Все спали.
Что с ними происходило, пока они спали? Что же с ними происходило?
Глава двадцать девятая, в которой мы узнаем, что происходило с Анечкой-Невеличкой, Соломенным Губертом и Негритятами, пока они спали
АНЕЧКА-НЕВЕЛИЧКА ПРИОТКРЫЛА рот, и в нём, откуда ни возьмись, появился кубик сахара. Это был замечательный кубик сахара. А был он замечательный потому, что почти не уменьшался. Анечка-Невеличка втягивала сквозь него все-все ароматы — чудесные эти, одурманивающие ароматы, причём сперва она чувствовала вкус мёда, потом земляники со сливками и, наконец, — апельсинового лимонада. Ох и полакомилась Анечка, ох уж она и полакомилась!
А пока она лакомилась и чудесный сахар потихоньку таял, Анечка сладко спала, точно в колыбели.
Когда засыпал Соломенный Губерт, ему показалось, что сверху опускается что-то очень ароматное и накрывает ему лицо, словно бы желая заслонить от света.
Что же это была за невесомая вещь, опустившаяся Соломенному Губерту на лицо? Уж кто-кто, а Соломенный Губерт знал, что это была его Соломенная Шляпа. Причём была она теперь из марципана, и Соломенный Губерт мог преспокойно обкусывать её поля. До чего же вкусны оказались марципановые поля шляпы! Они были так вкусны, что Соломенный Губерт обкусывал их, как обкусывают ломоть дыни, такие они были вкусные.
А когда он их обкусал, осталась от Соломенной Шляпы как бы маленькая соломенная чашка, в которой шипело ситро. Оно шипело и было холодным-холодным, прямо ледяным. Соломенный Губерт пил его большими глотками, а пока пил и пока оно убывало, убывала и чашка. Наконец, он сделал последний глоток, и соломенная чашка растаяла, словно вафельный стаканчик, когда мы слизываем с него последние капли ванильного мороженого.
Потом Соломенному Губерту сладко-сладко спалось, словно бы спал он на мягком-премягком диване.
Самый Старший Брат, засыпая, ещё немного помахал руками, словно бы показывая Маленьким
