два по двенадцать. К тому же у каждого мастера есть свои постоянные клиенты, которые приглашают на дом, так что… — Она замолчала, и ее лицо застыло в известковой неподвижности.
За спиной Мартынова откашлялся врач «скорой», предупреждая муровского опера о возможных последствиях затянувшегося опроса, впрочем, Мартынов уже и сам понимал, что еще пара-тройка «ненавязчивых» вопросов — и мать убитой может впасть в истерику или, еще того хуже, в глубокий транс, однако не мог закончить разговор, пожалуй, без завершающего, самого главного, как теперь ему казалось, вопроса:
— Как давно заболела ваша дочь?
— Чего?.. Я не понимаю, — глухо отозвалась женщина, с трудом разлепив губы.
— Я имею в виду, как давно она не посещает колледж?
Надежда Николаевна пожала плечами, видимо с великим трудом заставляя работать мозг.
— Лерочка… она еще в субботу плохо себя почувствовала, покашливать стала, нос заложило… а утром, когда я на работу уходила, сказала, что в поликлинику пойдет.
— Итак, сегодня первый день?
— Да, — уже совершенно опустошенным голосом подтвердила мать убитой, и из ее груди вырвался надрывный протяжный стон, похожий на хрип обезумевшего от боли зверя.
Пора было заканчивать с этой пыткой, однако Мартынов не мог уйти, не задав самого последнего вопроса:
— Надежда Николаевна, я, конечно, все понимаю, как понимаю и то, насколько вам сейчас тяжело отвечать, но, ради бога… скажите, из вашей квартиры что-нибудь пропало? Может, вещи какие, золото, деньги?
Она оторвала от лица мокрые от слез ладони, ее рот приоткрылся, и женщина непонимающим взглядом уставилась на мучителя в штатском. И единственное, что можно было прочесть в ее глазах, это не выплаканную еще боль, которая воплем рвалась наружу: «Ты о чем, сынок?! Какие деньги? Какое золото? У меня дочь… у меня дочку убили!»
Наконец до нее все-таки дошел смысл вопроса — и она невнятно прошептала, с трудом проглотив подступивший к горлу комок:
— Я… я не знаю. Позвоните мужу… он подъедет. Телефон в записной книжке. Лопатко Михаил Богданович.
И замолчала, сжав руками голову.
Мартынов повернулся лицом к врачу «скорой», который уже готовил шприц для укола, однако тот только руками развел. Мол, всему есть предел — и даже железо ломается, если его пережать. А тут… человек.
Вернувшись в комнату, которая уже пропиталась, казалось, запахом смерти и крови, Мартынов отвел в сторону следователя, вкратце пересказал ему свою беседу с хозяйкой квартиры, и тот дал добро на телефонный звонок отцу Валерии.
Уже вырисовывалась рабочая версия убийства, и оставалось немногое, чтобы запустить ее в оперативно-следственную разработку.
Когда до отца Валерии дошел наконец-то страшный смысл непонятного поначалу телефонного звонка, он глухо застонал и словно лишился дара речи. Уже привыкший к подобной реакции за те несколько лет, что он работал в уголовном розыске, Мартынов вынужден был напомнить о себе деликатным кашлем.
— Да, я слушаю вас, — послышался в трубке глухой, слегка надтреснутый мужской голос.
— Вы могли бы сейчас подъехать?
— Вы имеете в виду…
— Да.
— Еду. Лопатко не заставил себя ждать, и не прошло, пожалуй, получаса, как он, оттолкнув в сторону стоявшего на пороге милиционера, почти ворвался в комнату. И застыл на месте, уставившись остановившимся взглядом на цветастую накидку, под которой четко просматривались очертания человека.
— Лера? — почти выдохнул он, неизвестно к кому обращаясь.
— Да.
Он опустился перед ее головой, сдвинул накидку в сторону, долго, очень долго смотрел на заострившееся лицо дочери, и вдруг его плечи дрогнули от рвущихся из груди рыданий.
Не отрываясь взглядом от лица дочери, с трудом поднялся на ноги и глухо произнес:
— Кто ее?..
— Мы бы тоже хотели знать. Это произнес стоявший тут же Мартынов, и Лопатко повернулся на голос. Всем корпусом — словно крупный, матерый волк.
— Это вы мне звонили?
— Да. На побелевших скулах Лопатко шевельнулись вздувшиеся желваки, и он уставился на Мартынова пронизывающе-вопросительным взглядом. Словно сказать хотел: «Мою дочь какие-то звери… а ты, опер хренов…» — однако все-таки пересилил боль и глухо произнес:
— Слушаю вас.
— Нам нужна ваша помощь.
— Моя?!
— Да, ваша, — пришел на помощь Мартынову Львов. — Необходимо осмотреть квартиру и хотя бы визуально определить, не украдено ли что-нибудь.
— А… а Надя что? Она здесь? — дернулся к двери Лопатко.
— Здесь она, здесь, — поспешил успокоить его Львов. — Но… Короче говоря, ей самой сейчас необходима помощь. С ней врач на кухне возится.
При этих словах следователя плечи Лопатко поникли и он весь как бы стал ниже ростом.
— Да, конечно… плохо… — с лихорадочным блеском в глазах бормотал он. — Я помогу… я обязательно помогу.
И уже как бы оправдываясь сам перед собой:
— Я ведь недавно съехал отсюда. Квартиру дочке оставил… А с Надей… с Надей мы по-хорошему разошлись. Без дрязг, без оскорблений и ругани. Конечно, Лерочка переживала сильно из-за нашего развода, но…
Оперативное совещание, которое проводил шеф Мартынова майор Стрельцов, обещало быть более чем коротким, как, впрочем, и не менее жестким. Об убийстве семнадцатилетней студентки художественного колледжа Валерии Лопатко уже раструбило несколько московских газетенок, не упустили этот сюжет и телевизионщики, так что возбужденное прокуратурой уголовное дело стало едва ли не подконтрольным, а это нервотрепка и та самая гонка по вертикали, когда не остается минутки-другой, чтобы по-настоящему осмыслить преступление.
Довольно жесткий с подчиненными, Стрельцов окинул взглядом собравшихся в его кабинете оперов, остановился на Мартынове, который едва не засыпал на стуле от суматошной круговерти прошедшей ночи, и даже не произнес, а скорее процедил сквозь зубы:
— Лейтенант, ждем доклада.
При обращении к старшим лейтенантам он почему-то всегда опускал слово «старший», и ему это прощалось. Не любил лишних слов и лишних предлогов майор, не любил, и все тут. Обращаясь к подполковникам, он также опускал предлог «под».
Мартынов вздохнул, уж в который раз подумал, что неплохо было бы и осадить как-нибудь «господина майора», однако, понимая, что этот жест оскорбленного офицера милиции самому себе в убыток станет, негромко произнес:
— Докладывать сейчас особо не о чем, но версия, выдвинутая Львовым в качестве рабочей, мне тоже кажется наиболее приемлемой, и группа уже приступила к ее разработке.
— И на чем же она построена, эта ваша версия? — с откровенной язвинкой в голосе поинтересовался Стрельцов, воспринимавший утвердительный тон своих подчиненных, даже если они были старшими лейтенантами, как подрыв своего собственного авторитета. — Освежи-ка в памяти основные вводные.
Мартынов пожал плечами. Вроде еще вчера вечером было все доложено и обговорено, а тут опять
