дело. Это с их помощью и удалось выйти, с подачи все того же Латвина, имеющего в Прибалтике свой бизнес, на того конкретного и незаметного человечка, который знал, где и под какой фамилией скрывался Борисенко. Они же вежливо встретили и затем проводили на вокзале у вагона своего прежнего коллегу Грязнова, ни слова не спросив о том, как прошла его краткая командировка.
Но именно эта нарочитая вежливость, которая когда-то, еще при советской власти, считалась здесь, на Привокзальной площади, как и на Рижском вокзале в Москве, европейским шиком, в глазах проводницы Эльзы была свидетельством того, что к ней в вагон сел важный господин. Провожающие разговаривали с ним на русском языке с сильным акцентом, что говорило об их уважении к гостю.
Грязнов допил наконец свой очередной кофе с рижским бальзамом и задумался.
Время летело незаметно. Поезд между тем уже торопился пригородами. Грязнов посмотрел на часы, удивился, как быстро пролетела бессонная ночь, и подумал о том, что если уж ковать железо, то надо это делать сразу. И он достал из кармана свой мобильник. Телефон Михаила Федоровича был записан на сигаретной пачке — еще в юрмальском ресторане. И Вячеслав Иванович набрал номер. Но тут же подумал, что, наверное, по московским меркам как бы рановато, однако уже пошли гудки, значит, если человек еще и спал, звонок его все равно разбудил.
— Я слушаю, — сказал действительно сонный голос. — Вам кто нужен?
— Михаил Федорович.
— Это я. А вы — кто?
— Меня зовут Вячеслав Иванович Грязнов, и я нахожусь в поезде, который приближается к Рижскому вокзалу. Я имею честь передать вам привет от одного латышского жителя.
— Грязнов? Это из МУРа, что ли?
— Было такое дело. До некоторых событий, Михаил Федорович. Это ведь вы, я правильно понял?
— Правильно. И чего вы хотите в такую рань?
— Кто рано встает, говорила моя покойная матушка, тому Бог дает. Я хотел бы, по возможности, встретиться с вами. В том месте и в то время, которое вы укажете.
— Да? — В голосе Покровского, уже отошедшего от сна, послышалось раздумье. — Хорошо, продиктуйте мне ваш телефон, я перезвоню в течение первой половины дня. Я уже в курсе некоторых ваших нужд.
— Был, надо понимать, звонок из Риги?
— Был, а что? Знаете, как сказала одна жена своему мужу? «Ты со мной — по человечески, и я с тобой тоже по-человечески». Слышали такой анекдот?
— А то!
Грязнов захохотал так, будто ему рассказали неслыханной силы препохабнейший анекдот, то есть в открытую проявил свою «солдатскую сущность». Мелко засмеялся — он услышал в трубке — и Покровский, возможно обрадованный такой реакцией.
— С чекушкой — понятно. Но кого же мы с вами будем считать супругой, а, Михаил Федорович? — продолжал «радоваться» Грязнов.
— Главное — понимание, а с последствиями разберемся.
— Я тоже так считаю… Для сведения, если встанет вопрос о времени, я живу на Енисейской улице. Это рядом со Свиблово. Отсюда и отсчет.
— Договорились.
«Значит, все-таки позвонил, — обрадованно подумал Грязнов. — А что, нелегка она, жизнь эмигранта! Она тебе нужна, Вячеслав, такая? Тебе — нет, а он на своей шкуре испытывает то, что заработал…»
Но неприязни к Андрею Васильевичу, или Альгирдасу Юзефовичу — как тому будет угодно, — Вячеслав Иванович как-то уже не испытывал…
5
Михаил Федорович Покровский рано поседел и теперь выглядел этаким моложавым старичком — небольшого роста, узкоплечий, с копной седых волос и мелким морщинистым лицом.
Когда-то у Грязнова был один личный агент, которого, кстати, знал и Турецкий, даже получал от него сведения пару раз — по просьбе, разумеется, Вячеслава Ивановича — тогда еще начальника МУРа. Так вот тот человечек по кличке Птичка Божья был способным музыкантом. Но всего его таланта хватало лишь на то, чтобы играть, в зависимости от настроения, на саксофоне или гитаре в подземном переходе станций метро «Пушкинская» и «Новослободская», где у него были свои точки. А сентиментальная братва, слушая в его исполнении остро берущие за душу джазовые свинги Гленна Миллера либо гитарные переборы душещипательной «Мурки», сами свято охраняли эти его «законные» места. Талант — он же везде талант, что в консерватории среди изысканных меломанов, что в подземном переходе среди бомжей и профессиональных нищих.
И вот, увидев Покровского, который, предварительно спросив, кто пришел, и разглядев пришельца в дверной глазок, открыл бронированную створку двери, Грязнов даже не смог сдержаться, усмехнулся, тут же изобразив на лице приветственную улыбку, настолько этот человечек был внешне похож на его старого агента.
— Чаю, кофе? Чего желаете?
— Кофе я более, чем следовало бы, напился в Юрмале, так что, если не трудно, обыкновенного чаю.
— Ну насчет обыкновенности… я бы так не сказал. Чай хороший и на травках, не пожалеете.
«Чего-то разговор у нас завязывается пустой, не по делу, — подумал Грязнов. — Или этот Покровский просто давно уже не интересуется другими проблемами, кроме своих травок? Другой бы, может, уже давно спросил: что тебя интересует? И давайте не станем заниматься приседаниями и словоблудиями… Церемония прямо какая-то».
Но Покровский молча пригласил Грязнова пройти на кухню, где поставил на полку зеркального старого буфета бутылку-сувенир. Потом так же степенно включил электрический чайник и стал мыть фарфоровый — для заварки.
— Можете курить, я форточку открою, — походя заметил он и приотворил дверь на балкон.
Грязнов бросил на стол пачку сигарет, на которой был записан телефонный номер самого Покровского, словно не заметил своей оплошности. Но тот заметил, и его брови чуточку вскинулись домиками.
— Вы так неосторожны? — не то спросил, не то отметил Покровский.
— Вы о чем? — удивился Грязнов, но, увидев его взгляд, устремленный на пачку, якобы смущенно потупился и, достав последнюю сигарету, смял пачку сильными пальцами, после чего стал смотреть, куда бы пачку выбросить. — Я в ресторане, в Юрмале, записывал. А теперь номер хранится там, где ему и должно быть.
Покровский молча показал на пустое мусорное ведро под раковиной, куда и полетела небрежно смятая пачка.
— Как его здоровье? — не называя имени, спросил Покровский. — Как выглядит?
— Вы знаете, — усмехнулся Грязнов, — я сам над этим размышлял на обратной дороге… Вышел из простуды, но еще жалуется, что не все в порядке. Думаю, боится послегриппозных осложнений. Но тем не менее пришел же. Хотя было довольно ветрено. А вот как выглядит? Я думаю, не обижу его, если скажу… Как всякий вынужденный эмигрант, постоянно опасающийся за свою жизнь. Он знает причину и может, в силу своей профессии, предвидеть исход. Нелегкое зрелище.
— Интересная оценка… Но тем не менее, как вы только что сказали, он пришел? Значит, стержень внутри остался?
— Стержень есть, — твердо ответил Грязнов, вспомнив известное высказывание о том, что достоинства даже откровенного врага следует ценить по высшему счету. Чтобы никогда не ошибиться.
— Что вас интересует конкретно? — спросил Покровский и поднялся, чтобы заварить чай, чем он и стал заниматься с полной отдачей. Споласкивал кипятком чайник, протирал его чистым полотенцем, насыпал заварку из железной банки…
— То специальное подразделение, в котором вы были, как мне стало известно из разных источников, начальником штаба. Желательно узнать о причинах, приведших к расколу в команде, о ее потерях, включая
