Тем более что стоило Саше вырваться из-под гипноза голубых глаз и мягчайших белокурых волос, слово опять взял Турецкий-сыщик:
«Сань, она тебе голову морочит. Ты обратил внимание, каким тоном был задан вопрос, удалось ли найти какие-нибудь улики на аэродроме? Так, вскользь, заигрывающе, как будто для нее это не играет никакой роли, но чувствовалось в этом внутреннее напряжение, доказывающее, что – ничего подобного, еще как играет... Чего она боится? Того, что улики все-таки есть – и они указывают на нее? Каким образом? Не пропустили ли мы чего-нибудь важного? На аэродроме, само собой, все уже убрали и подчистили, но, пожалуй, надо взглянуть еще раз, свежим взглядом... И как можно скорее пусть компьютерщики обработают эту интересную пленку.
Пленку, пленку... Что-то такое связано с этим словом, что-то вращается на дне сыщицкого сознания, только непонятно, что... Думай же, Саша, думай! С какими словами ассоциируется у тебя слово «пленка»? Покрытие... защита... нет, не то! Все это не соотносится с Ольгой, а должно проступить что-то крайне важное, связанное именно с ней. Поехали сначала: пленка... целлофановая... тонкая... Есть! Линзы! Контактные линзы!»
Конечно, Турецкий мог ошибаться – и отчасти, как мужчине, ему даже хотелось ошибиться, – но сейчас, когда Ольга обрела, по ее словам, зрение при помощи контактных линз, он не мог закрыть свои, отнюдь не слепые, глаза на отдельные несообразности. Если человек говорит, что потерял ну как минимум две пары линз из-за того, что приходилось часто их вынимать, значит, обращается он с ними не очень умело и начал их носить недавно. Следовательно, неизбежен дискомфорт при ношении. Особенно если речь идет о высокой близорукости. Однако глаза Ольги остались столь же ясными, как во времена ее вынужденной слепоты. Никакого частого помаргивания, никаких красных прожилок на белках, которые появляются даже у людей, соблюдающих все правила обращения со средствами контактной коррекции. От каблуков она поспешила освободиться с криком облегчения, а линзы ее, кажется, совсем не беспокоят...
«Ах я дурень! – посетовал Саша. – Вот уж точно: хорошая мысля приходит опосля. Как просто было несколько минут назад проверить свои догадки: надо было внимательно посмотреть на Ольгу в профиль. Самые хорошие линзы все-таки чуть-чуть заметны – надо только знать, куда смотреть... Ну ничего, все впереди. В крайнем случае, спрошу ее прямо, где она заказывает линзы. Якобы для себя: надоело возиться с очками. А после можно проверить, действительно она наблюдается у названного окулиста или нет...»
Турецкий вышел из подъезда, где помещалась квартира Легейдо, в теплую летнюю ночь. Приподъездный фонарь лил свет на заросли густых кустов, высаженных вдоль тротуара. Сделав несколько шагов, Турецкий обернулся и посмотрел на окно, светящееся на фасаде мягким оранжевым светом занавесок в комнате Ольги. На оранжевом фоне мелькнул узнаваемый силуэт...
Александр Борисович так увлекся созерцанием прелестей утраченной вдовы, что совершенно утратил бдительность. Иначе он обратил бы внимание на человека, неподвижно стоящего среди кустарников... Впрочем, человека этого обнаружить было очень трудно, даже если знать заранее, что он здесь есть. А если не знать, то легко и не увидеть: так, переплетение ветвей, пляска теней под ветром, только и всего... И только изощренному взгляду сыщика мог открыться облик того, кто с неизвестной целью скрывался в темноте. Небольшого роста, в джинсах и рубашке с короткими рукавами; скорее худой, чем полный. На голове бейсболка... Из-под длинного козырька бейсболки глаза неизвестного следили за Турецким. Пристально, неприязненно.
Направляясь к своей машине, Турецкий шел мимо кустов, высаженных вдоль тротуара. Шел расслабленно, не торопясь. Улыбаясь своим мыслям. Ничуть не проявляя бдительности. Можно хоть немного отдохнуть от бдительности – в эту душистую летнюю ночь...
Человек не шевелился. Казалось, он растворился в ночном воздухе, распался на смутно мельтешащее сообщество бликов и теней. Но это было не так: человек оставался целостным. И – опасным. Он не выпускал Турецкого из пристального, ледяного взгляда. Когда Турецкий приблизился, человек в кустах сделал полшага вперед. Его рука нащупала за поясом брюк пистолет, прикрытый серой летней рубашкой.
Турецкий не спеша двигался мимо...
Человек в бейсболке смотрел ему в спину. Турецкий находился в метре от него. Отличные условия для выстрела! Трудно промахнуться! Так давай же, действуй! Прозвучит выстрел – совсем негромко по сравнению с выстрелами из ракетниц – излюбленных игрушек полоумных подростков. Из-за того, что во дворе пуляют из ракетниц, жильцы часто ругаются, а на выстрел, может быть, и внимания не обратят. Тем более время не раннее, а день завтра будний: трудовое большинство уже сны видит вторые. Идеальные условия! Действуй!
Так легко: один негромкий хлопок – и на земле одним следаком станет меньше. Опытный, вроде бы говорили, следак, умный, проницательный... Только все эти его достоинства не спасут его от того, кто стоит с ним рядом – и кого он не видит. Ну же, давай! Если ты такой замечательный, мудрый-премудрый – вычисли меня! обнаружь! Только ни за что у тебя это не получится. Наверняка за годы работы, следак, ты накопил множество врагов, которые жаждут своей кровушки. Но об этом враге ты ничего не знаешь. Тебе не понять, где, когда и каким образом ты перешел дорогу тому, кто станет твоей смертью. Да и не надо понимать, потому что понимать тебе не придется: через секунду отправишься на тот свет – с ангелами базарить...
Да, но как же быть с заказчиком? Заказчик такого приказа не отдавал. Убийство для него – лишняя головная боль. Поди объясни ему, что этого требовали сложившиеся обстоятельства... Чего доброго, еще откажется платить. Точно, откажется. Заказчик, сразу видно, скуповат. Это плохо. Есть на свете люди жадные, а есть скупые: первые стараются урвать от жизни побольше благ, а вторые трясутся над каждой накопленной копейкой. Если то и другое свойство совмещается в одном человеке, это вообще кранты. Похоже, заказчик как раз из таких сволочей... А значит, было бы страшной ошибкой раздражать его незапланированным убийством. Если отдаст приказ, тогда – с полной нашей готовностью. А пока – живи, следак!
Человек по-прежнему стоял в зарослях. Пистолет, перенявший тепло его тела, так и остался за поясом. А Турецкий, пикнув автомобильным брелоком, очутился в родном и привычном салоне машины, не представляя, чего избежал.
Когда же автомобиль Турецкого вырулил со вдора, человек в бейсболке, взглянув на освещенное окно Ольги, быстро покинул свое укрытие и зашагал к дому.
Что касается Ирины, то она была убеждена: где бы ни был Турецкий, у него происходит с этой женщиной все, что должно произойти... Почему с женщиной? Потому что в нетрадиционной сексуальной ориентации ее муж замечен не был. А если он снова врет, значит... значит... все мы отлично понимаем, что это значит!
Разговор на кухне продолжился без Васи, который, полный предвкушения завтрашних радостей, наконец-то улегся спать. А Ирина Генриховна, дав волю нервам, вполголоса, чтобы не разбудить ребенка, но раздраженно повторяла и повторяла свои (по большей части риторические) вопросы:
– Как это происходит? Почему это происходит? Где он, с кем он? Почему он опять мне врет?
В таком состоянии Ирина была самой себе противна, особенно когда воображала себя со стороны: глаза сверкают злостью, на щеках красные пятна, прическа растрепалась... Но Антон, казалось, этого не замечал. Кажется, Ирина не была противна ему. В любом состоянии... Ирина затруднялась в целом определить свои чувства к этому человеку, но в данный момент она гарантированно отвечала за то, что по крайней мере благодарность к нему испытывает. Хотя бы благодарность.
– Ира... Может, он не врет. Может, его правда эколог этот зачем-то вызвал...
И он еще хочет оправдать Турецкого! Какой, в самом деле, замечательный, чуткий, благородный мужчина этот Антон Плетнев. Не то что некоторые!
– Ты сам мне сказал только что, что эколог его мобильного не знает и знать не может, – отвергла утешения Ирина. – Вот позвони сейчас Турецкому. Тебе он что скажет, интересно?
Плетнев опустил взгляд. Потом, точно солдат, повинующийся командиру, потянулся к своему мобильнику.
– Нет! – спохватилась Ирина. – Антон, не надо звонить. Я ведь сама ему тоже соврала.
– Как соврала? Тебе-то зачем врать?
– Не знаю зачем. Сказала, что я дома, спать ложусь. Просто вот назло... Глупо. Гадко. Что в этом такого, что я у вас? Я Ваське обещала, что попрощаюсь с ним. Васька этого ждал...
Антон отвел взгляд, и Ирина подумала, что его растрогало упоминание о сыне, которому так не хватает
