Это – приказ! Но зато у меня есть для тебя достойное и важное дело, которым ты с завтрашнего утра и займешься. Работа, честно говорю, нелегкая и вдобавок – пыльная.
– Это еще что? – пробурчал Турецкий.
– Архив.
– Что-о? Какой архив?
– Наш, Саня. Прекрасное место для досужих размышлений. Завтра с утра зайдешь ко мне и получишь конкретное указание, что надо найти и где примерно. Несколько важных документов и еще кое-что – по мелочевке.
– Ты смеешься? Да мне проще уйти из Генпрокуратуры! – И подумал: а что, чем не повод?
– Ни в коем случае! Кстати, приказ на этот счет ты прочитаешь первым. И еще деталь. Завтра к тебе зайдет практикант. Начинай вводить паренька в курс наших дел. Учи смену.
– Ты решил всерьез похоронить меня? – Турецкий вдруг понял, что его реплика прозвучала весьма двусмысленно, просто Костя не догадывается.
– Напротив! – улыбнулся Меркулов. – Я пытаюсь спасти твою жизнь. Избавить тебя от острой необходимости совершать глупые и опасные поступки. Подтверди, Вячеслав.
И опять Грязнов неопределенно пожал плечами. И собственные ногти стал пристально рассматривать. Манера у него в последнее время, вишь ты, такая появилась. Как у того колхозного председателя из старого анекдота, который во время заседания в райкоме партии, где его «чистили» за непослушание, все какие-то движения ладонями делал. Вот озадаченный секретарь райкома его и спрашивает: чего ты, мол, изображаешь, тут серьезный вопрос, а ты… А я, говорит, никак не пойму, каким же это образом ежики совокупляются? И так иголки, и так… Вот и Вячеслав со своими ногтями…
Не дождался поддержки Меркулов, в который уж раз нахмурился и сурово заметил:
– Между прочим, не ты один у нас такой недоступный! Уже по всем отделам розданы практиканты. Так что принимай молодца. Пока не поздно… Все, свободны… Кстати, – остановил он их уже возле двери, – а где ты вчера весь день был?
– Отсыпался дома, – хмуро ответил Турецкий.
А Грязнов добавил, поняв по-своему:
– Пока мы нынче с Сукромкиным разобрались… Потом подвалы обследовали, криминалист гильзы собирал, следы там всякие, то-се, потом труповозку вызвали, ну ты сам понимаешь, Костя, забот хватало… Да и он тоже. Дырка-то в палец! Так что во второй половине дня только и закончили.
– Понятно. Мог бы доложить! – крикнул вдруг и махнул рукой – иди отсюда!
Грязнов с Турецким вышли.
В приемной Меркулова вместо привычной Клавдии Сергеевны сидела какая-то новая девица. Она с любопытством посмотрела на меркуловских посетителей. Грузный рыжеватый генерал милиции хоть и не старый еще, но какой-то усталый, что ли, и равнодушный. Прошел, даже глаз на нее не кинул. А ведь было на что посмотреть, она-то уж хорошо знала. И второй – о нем успела услышать – высокий, крепкий, сразу видно, но тоже чем-то озабоченный или даже разозленный, этот скользнул по ней почти невидящим взглядом, скривил губы и что-то почти на ухо сказал генералу. Тот громко и презрительно хмыкнул и осуждающе покачал головой. Так и ушли. И не посмотрели. Обидно. Про этого длинного, Турецкого, ей уже сказали, что он еще совсем недавно ни одной симпатичной женщины не пропускал. Такой ловелас! И ведь что поразительно: не отказывали! Это ему-то?! И секретарша, как только что тот генерал, презрительно пожала своими восхитительными, в этом-то она была абсолютно уверена, бархатными плечиками…
– Да, брат, устроил нам Костя разгон, – идя по коридору, сказал наконец Грязнов, подведя этим черту под «беседой» в кабинете заместителя генерального прокурора.
– Нам… скажешь тоже! – фыркнул Турецкий.
– Ну да, ты ж у нас один такой… решительный… А я с ним уже с утра душеспасительный разговор имел. Когда прикрывал тебя. Ни спасибо, ни… Как же, дождешься тут от вас!…
– Ладно, Славка, не рычи. Я сейчас думаю о другом. Никакие Костины потуги закопать окончательно это дело положительного, в смысле желаемого им, результата не дадут. Поздно. Волна уже пошла.
– Да чего ты на него тянешь? Он, что ли, всему причина? Повыше такие вопросы решаются. Ты же сам слышал…
– Это неправильно.
– А кто возражает?
– То-то и оно, Славка, что никто уже не возражает. Прошло время «большого хапка», начинается время «равнодушного молчания».
– Ну а раз сам же и знаешь, так какого же… извини? Совесть, долг! Кончай ты с этой тряхомудией! Никто уже давно никому ничего не должен! И точка. А что люди гибнут, так опять же твои слова – такая наша работа. Всегда было и будет. И нечего воздух зря сотрясать. Tы вот лучше послушай. Я тут одну тачку присмотрел! Ох, Саня, скажу тебе! Ну просто слов нет! До конца этой недели, я думаю, мы ее обязательно хорошо обмоем. Нет возражений? Чтоб широко, по-нашему.
– Еще дожить надо, – вздохнул, думая о своем, Турецкий, чем почти оскорбил друга.
– Да ты чего? – выпучил тот глаза. – Как это – дожить? Тебе ж не велено теперь и шага с Дмитровки ступать! Кончай, Саня, со своими действительно дурацкими экспериментами. Ведь нашпигуют, верь слову, еще как нашпигуют! А тебе это надо? Ты чего себе думаешь, измайловские не знают, кто им в подвале «мочилово» организовал? А если даже и не знают, так умные люди подскажут. А Слесарь, между прочим, был у них в большом авторитете.
– Брось ты, – отмахнулся Турецкий, – волков бояться… знаешь?
– Давай-ка я к тебе своего приставлю, а? Чтоб покатался с тобой, приглядел.
