Она в самом деле жила близко. Нужно было пересечь переполненную постоянно движущимся транспортом Петровку, нырнуть в глубокую арку проходного двора – и вот он, ее дом. Точнее, жилище.
Больше всего Турецкий почему-то боялся, встретившись с Нонной у часового магазина, наткнуться на кого-нибудь из своих. Особенно генпрокуратурских женщин. О, глаза! О, языки!! Ну да, рабочий день в самом разгаре, а он тут с эффектной бабой, явно не самых строгих, мягко говоря, правил! И дураку понятно, кто, что и зачем…
Почему– то думая об этом, он вдруг удивился самому себе. Казалось бы, когда оставались считанные дни до… -он не знал пока, что с ним случится, но что именно случится, в том не было сомнения, – так вот, вспомнив об этом, он удивился. Почему до сих пор ему это не стало безразличным?! Ну сплетни, разговорчики… Значит, интуиция подсказывает, что не все еще потеряно? Что он, не любящий подчинять свои действия обстоятельствам, по-прежнему остается верен себе? Не потерял собственной гордости?
Но ведь гордых не любят, нет. От нее, от гордости, всегда сплошные неприятности, ибо судьба норовит в первую очередь устроить испытания именно для гордецов.
Ну ладно, пусть будет гордость. Но ведь и в ней имеются некоторые нюансы. И далеко не каждый испытуемый обязательно должен пасть под ударом неизбежности. Однако, с другой стороны, ждать надо чего угодно. Поэтому и ты, Александр Борисович, жди своего. Не тушуйся. Но – жди.
Поднимаясь по лестнице сырого подъезда, расписанного всякой причудливой гадостью из аэрозольных баллончиков, Турецкий вновь остановил себя: «Господи, куда я иду? Зачем? А вдруг эта Нонна попросту приставлена следить за мной? Может, придумать что-нибудь? Вспомнить про срочное дело?… И то глупо, и другое…»
Квартира, которую она, по ее словам, временно снимала, располагалась на четвертом этаже. Подъезд выходил во двор. Дом был достаточно старым и основательно загажен. Трещины на стенах, облупившаяся краска, отпадавшая вместе со штукатуркой… Каким это образом в самом центре столицы еще сохранились настоящие трущобы?
И вдруг осенило. Просто в качестве самооправдания. Ну да, он, «важняк» Турецкий, в данный момент идет не к женщине, вместе с которой в ближайшие же десять минут окажется в одной койке, а на очередное задание. В подобных местах он и бывал-то прежде лишь в тех случаях, когда приходилось брать очередного преступника. Накрывать «малину». Разгонять притоны наркоманов и прочей нечисти.
– Вот и располагайся, – улыбнулась Нонна, пропуская его вперед, в открытую дверь. Она будто поняла его мысли. – И чувствуй себя, как… да как хочешь, так и чувствуй!
Может, она, точнее, ее бабка в самом деле была колдуньей? Черт их всех знает, этих женщин, за внешней откровенностью которых всегда таится неразрешимая тайна.
Турецкий огляделся. В квартире довольно чисто, но как-то неуютно, уныло. Мебель, что называется, с бору по сосенке. Не бомжатник, совсем нет, но появилось ощущение, что эту мебель, к примеру, собирали в тех квартирах, откуда навсегда уезжали прежние хозяева, оставляя старый хлам за ненадобностью.
– Странное жилье, – сказал Турецкий.
– Как все в нашей жизни, – философски заметила Нонна и отправилась на кухню. Крикнула оттуда: – Тебе сварить настоящий кофе?
Он пошел вслед за нею. Она стояла в фартуке у газовой плиты и насыпала в турку молотый кофе, запах которого заполнил сразу все помещение.
Александр вспомнил то кофе «по-турецки» и подумал, что у ресторанного было, если по-честному, разве что одно название, а так напиток, коим потчевал Жора, напоминал скорее ячменный кофе его молодости.
– Странно, – снова сказал он.
Она посмотрела вопросительно. А поза ее напоминала сейчас ту, которую, возможно, принимает дикий зверь-пантера перед прыжком на свою жертву. То есть тут был целый комплекс чувств: и ожидание близкой добычи, и сладкое ощущение свежей крови, и беспокойство, что жертва может обмануть, исчезнуть из поля зрения. Ее тело двигалось в предвкушении того, что вот сейчас он наверняка даст наконец волю рукам, перестанет стесняться и сдерживать свои желания. А как только он поддастся ее чарам, в тот же миг и станет желанной жертвой.
– И сколько стоит удовольствие? – охладил он ее пыл, отворачиваясь к окну во двор, где среди оцинкованных ракушек и мусорных баков пацаны в распахнутых куртках гоняли мяч и две старухи о чем-то яростно спорили у подъезда напротив.
И вдруг из-под арки во двор въехала машина «скорой помощи». Тыркнулась туда-сюда и остановилась. «А это еще зачем?» – вспыхнула мысль. Машина стояла, но из нее никто не выходил.
– Не поняла смысл вопроса, – сказала Нонна, заливая в турку холодную воду. – Если ты о квартире, то практически недорого. Я говорила, что ее снимаю. Временно. Как все в нашей жизни…
Этот ее странный рефрен начинал раздражать и настораживал.
– …а если о другом, то, сам понимаешь, гратис, сеньор! То есть бесплатно. Ты сегодня мой каприз. Красивый, умный мужик. Таких встречаешь нечасто. А при моей работе… Ну ты понимаешь?
– Не совсем, – сознался Турецкий, продолжая свои наблюдения. Микроавтобус «скорой помощи» по- прежнему стоял, будто пустой, ожидая чего-то. Интересно чего?
– А что ж тут неясного? – удивилась Нонна. – У каждого свое назначение в жизни. И ты, я полагаю, правильно догадался обо мне… Ну да, я профессионалка, что с удовольствием тебе сейчас и продемонстрирую. Можешь не сомневаться, тебе понравится. И мне, кстати, я уверена, тоже. Ты понравишься.
– Откуда такая уверенность? – хмыкнул Турецкий.
– На комплимент напрашиваешься? – лукаво улыбнулась она. – Глаза у тебя, Саша, честные. И несчастные. Плохо тебе. А я могу сделать так, чтоб тебе стало хорошо. Веришь?
– Трудно не верить, – вздохнул Турецкий, – ты ж внучка старой колдуньи. Почти ведьмы. Но, как ни странно, больше всего верят в это дело сами несчастливые женщины.
– Ты считаешь меня несчастливой? Разве я похожа?
