тебя понял?
– Правильно. Надеюсь, хоть полотенце ты мне дашь?
– Идем, все дам. А вот здесь, – он показал на свой широкий раскладной диван, – устрою нам легкую выпивку.
Пока Илона стояла под душем, Турецкий разложил на придвинутом к разложенному дивану журнальном столике свои легкие закуски, открыл бутылку виски, в чашку кинул десяток кубиков льда из морозилки. Взял сумочку Илоны, чтобы переложить ее из кресла, которое также подвинул к столику. Удивился ее тяжести.
Не удержался от соблазна. Оглянулся на дверь, услышал плеск воды в ванной и открыл сумочку.
Брови его, если бы он увидел себя в зеркале, изобразили ту самую крышу, про которую обычно говорят, что она «поехала». Среди косметики и каких-то бумажек он увидел рифленую рукоятку пистолета. Осторожно, двумя пальцами, извлек – самый доподлинный «макаров». Ну и ну!
Кинул оружие обратно, защелкнул сумочку и бросил в кресло. Оставил все, как было. Вопрос вставал, как говорится, интересный. Вот тебе и Бернс в переводе Маршака…
Она вернулась, закутанная в длиннополый халат Турецкого, который волочился за ней по полу. Дама со шлейфом. Посмотрела на него, покачала головой и с укоризной сказала:
– Лазил все-таки… Ну что это у вас, у мужиков, за манера шарить по чужим карманам и сумочкам!
– С чего ты взяла? – встрепенулся Турецкий.
– На роже твоей, дорогой мой, все написано!
– Ну раз написано, отвечай…
– Ты ведь сам сказал, что табельное оружие свое дома забыл. А Вячеслав мне его кинул в сумочку и сказал: вдруг чего. Отдашь, говорит, Сане. Мало ли. Не веришь, позвони ему и сам спроси. А я этими штуками отродясь не интересовалась. Мне они – ни на фиг!
– Не врешь?
– Позвони и спроси.
– Ты прекрасно знаешь, что Славку сейчас из пушки не поднимешь!
– А вот уже это – ваши дела. Допрос окончен? Сам в душ не собираешься?
– Правильно. Матросы перед последним боем всегда надевали чистое белье…
– Не нравится мне что-то твоя тема… – поморщилась Илона. – Скажи, у тебя проблемы? Что ты заладил одно и то же? Виселицы какие-то! У тебя, между прочим, в гостях женщина! О чем ты должен думать в первую очередь? Этому тебя в школе не учили?
– Ничего более логичного, более трезвого, так сказать, я в жизни не слышал… Все, баста! Больше ни слова.
Он где-то читал, что в древние времена осужденному на смерть человеку «сердобольные» судьи в последнюю ночь давали вина и приводили к нему женщину. И вот эта последняя плотская утеха как бы скрашивала идущему на казнь последние минуты жизни на белом свете и облегчала уход в мир иной. Но, в общем-то, так считали писатели. А что думал тот, кому «облегчали» уход, вероятно, не знал никто. Да, впрочем, этот вопрос никого особо и не интересовал.
Александр Борисович лежал на спине, глядя в потолок, по которому время от времени пробегали светлые полосы – отражения лучей фар проезжающих по набережной машин, затаив дыхание, слушал тихое и ровное сопение усталой, спящей рядом женщины и думал о том, что, наверное, уйти не так уж и страшно. Если ты не предрасположен к истерикам. Если разумно смотришь на вещи. Если ты действительно способен размышлять трезво… несмотря на выпитое. Да, выпито было, кажется, довольно прилично, но Турецкий чувствовал себя абсолютно трезвым. Ну, скажем, адекватным. Способным к спокойному размышлению – анализу и выводам.
Сейчас у него было все, что необходимо тому древнему его сородичу, который уже выслушал свой приговор. Нынешний разговор с человеком из «мерседеса» лишний раз убедил его в том, что он попал в железные клещи, из которых, пожалуй, не вырваться. А вся эта антимония, другими словами, рвотная болтовня, насчет того, что за отречение свое, так сказать, он получит большой гонорар, – это чистой воды провокация. Липа это. Не верил Турецкий ни одному сказанному слову этих мерзавцев – в каком бы тоне они ни разговаривали с ним и чего бы ни обещали взамен.
Деньги в таких суммах для передачи отступного в кейсах не носят. Легкая провокация, и ты – в Бутырках. Уж как это делается, кому и знать! Значит, в любом случае и в любых ситуациях они не теряли ничего, он же – все. От чести до свободы. «А тебе это надо?» – в тысячный раз спрашивал себя Александр Борисович. И так же твердо отвечал: «Тебе, „важняк“, этого не надо…»
Ну то, что Ирка мечтает об его уходе на волю, и говорить не приходится: сто раз сказано, и – вслух. Тайны ни для кого нет. Как и об их отношениях – тоже. Но, ставя перед ним практически невыполнимые условия «соглашения», эти гады прекрасно знают, что и он тоже знает все. Или держат его за идиота? За доверчивого кретина? За кого? У нас не Америка, где действуют различные системы защиты свидетелей там и прочих. У нас если сказали – достанем, значит, можно не сомневаться: достанут. Ну ладно тебя! А при чем же здесь Нинка?! И что же их теперь, прощать? Слушаться? Бежать сломя голову? Но ведь все равно догонят…
Главная отличительная черта российского бандитизма, в отличие, вероятно, от прочих криминальных организаций по всему миру, в том, что он не просто безжалостен, он аморален даже в бандитском понимании смысла этого слова. Говорил же незабвенный товарищ Сухов насчет того, как бы он хотел помереть: сразу или помучиться? – в истинно российском ключе: хотелось бы помучиться…
Тебе мешает человек – убей его, презри Божьи заветы. Там – воздастся. Нет, хотелось бы все же помучиться… глядя на то, что делают с твоей дочкой… с женой…
Вежливые люди… Этот тип из «мерседеса», конечно, интересен. Им бы заняться поближе. Да времени уже практически нет. И они сами рассчитали все очень точно. Удар нанесен классно. Профи! Стоп, а не может ли это быть?…
